Книга Короткого Солнца

— Благословение она дает, мессир? Это вы думаете?

— Хорош дев? — поинтересовался Орев. Зная, что он имеет в виду тебя, дорогая Крапива, я кивнул.

— Нет она дает, я думаю. — Вадсиг искоса взглянула на меня, оценивая мою реакцию.

— Вы ошибаетесь, — сказал я, и мои мысли были заняты тобой.

— Нет карт я имею, мессир.

Я бросил ей на колени пять или шесть карт — не настоящих, как в Вайроне, а сверкающих золотых и серебряных имитаций, которые мы все чаще видим здесь, на Синей.

Она не прикоснулась к ним:

— Шкуре уже так много вы даете, мессир.

— Но я ничего не дал вам, Вадсиг, и я многим вам обязан.

— Море и Фаве вы обязаны.

— Конечно, и я постараюсь вознаградить их, если представится такая возможность. В данный момент у меня есть возможность вознаградить вас, хотя бы в малой степени, и я намерен воспользоваться ею. Я не буду подробно описывать все, что вы для нас сделали, — вы знаете это лучше. Но и я знаю это достаточно хорошо, так что эти карты — всего лишь памятный подарок.

— Также вашего сына вы даете? — Ее верхняя губа умоляюще задрожала, еле заметное движение было отчетливо видно в ярком солнечном свете.

— Вы спрашиваете, благословлю ли я ваш союз? Конечно, благословлю. Благословляю уже сейчас. Я сам проведу церемонию, если вы этого пожелаете, хотя было бы лучше, если бы ее провел Его Высокопреосвященство патера Прилипала. Я могу помочь ему, если он позволит.

— Тощая жена я буду. — Она разгладила платье, прижав его к телу, чтобы показать, что она стройна до изнеможения.

— Перед тем как вернуться сюда, я встретил молодую женщину по имени Оливин. Если бы она была здесь с нами — а в каком-то смысле так оно и есть, потому что у меня есть частичка ее, — она бы сказала вам, что вы можете дарить мужчине свою любовь и рожать детей. Она не может сделать ни того, ни другого, и она с радостью променяла бы каждый из веков, которые боги могут позволить ей, на ваш следующий год.

Глаза Вадсиг растаяли:

— Не могли вы помочь ей, мессир?

— Нет. Она помогла мне.

Орев подхватил первое слово, присоединив его к своему любимому сказуемому:

— Нет резать!

Я кивнул:

— Я старался не причинить ей вреда, Орев. Это было лучшее, что я мог сделать.

— Ее волосы? — Вадсиг запустила тонкие пальцы в свои короткие оранжевые локоны. — Уродливые, как мои они есть?

— У нее их не было. Что же касается ваших, то они чистые, прямые и сильные — достойные восхищения.

— Это плохой цвет, мессир.

— Волосы хорошей женщины никогда не бывают плохого цвета, — сказал я ей.

Мы еще поговорили, она высказала свои опасения по поводу тебя и твоего отказа, а я заверил ее, что все они беспочвенны; я уверен, что так оно и есть. Позволь ей, бедному дитя, бояться родов и жестокого изнасилования в беззаконном Новом Вайроне; у нее и без фантазий хватает забот.

Затем:

— Когда-нибудь как вы я вернусь, мессир?

— Обратно в Вайрон, вы имеете в виду, Вадсиг?

— В Вайрон, да, мессир. И в Гротестад[148] тоже. Идти на Виток длинного солнца я бы хотела. Всегда о нем вы говорите, и кухарка, и мой старый хозяин, и хозяйка. В Гротестаде они родились, мессир, но никогда его я видела.

Я сказал ей, что это возможно.

— Туда ходили Исчезнувшие люди?

Я кивнул.

— Поприветствовать нас они ходили?

— Можно сказать и так, хотя они были достаточно благоразумны, чтобы многое узнать о нас — и заразить нас инхуми...

— Плох вещь!

— Перед тем, как они рискнули встретиться хотя бы с некоторыми из нас.

— Плохо это есть. — Вадсиг согласилась с Оревом.

— Оставить инхуми среди нас? — Я покачал головой. — Это была небольшая цена за два витка, и это позволило Соседям гораздо точнее оценить различия между нашей расой и их собственной.

— Потому что нашу кровь они пьют, мессир?

На мгновение я задумался, как бы объяснить, не нарушая своего обещания:

— Вы не можете себя видеть, Вадсиг.

— В зеркале я вижу.

Я покачал головой:

— Кто-нибудь говорил вам, что у вас чудесные глаза?

Она покраснела и пожала плечами:

— Шкура это говорит.

— Но вы не верите ему, потому что знаете, что он любит вас. Вы еще очень молоды. Когда вы станете старше, возможно, вы поймете, что из всех эмоций — и безразличия тоже, потому что даже безразличие является своего рода эмоцией — только любовь видит неприкрытую истину.

— Видеть хорош!

— Да, любовь видит хорошо, и видеть — это хорошо. Но какими бы удивительными ни были ваши глаза, Вадсиг, они не могут оглянуться на самих себя. Вы видите себя, если вообще видите, в посеребренном стекле. Я знал одну очень умную личность, которая каждое утро проверяла свою внешность в серебряном чайнике.

Она улыбнулась, как я и надеялся:

— Ложку в кармане он мог бы носить, мессир.

— Он, конечно, знал, что его изображение искажено. Вы сравниваете свое отражение с другими женщинами, которых видите в реальности; но если бы вы были мудрее, вы могли бы сравнить их отражение с вашим. Это и сделали Соседи. Зная, каковы их собственные инхуми, они дали нам наших, чтобы сравнить их. Хотел бы я знать, к какому выводу они пришли, хотя я знаю, что они это сделали.