Книга Короткого Солнца

Ее бледно-золотистые волосы были длинными, как я уже говорил, и местами окрашены в туманный зеленый цвет каким-то микроскопическим морским растением, укрывшимся в них. Я испытываю искушение сказать, что именно ее волосы побудили меня назвать ее так, но это было бы не совсем правдой; правда в том, что ее имя, которое не было словом на Всеобщем языке, сбивало меня с толку, и слово «Саргасс» было близко к нему по звучанию и, казалось, очень ей подходило.

Ее лицо было прекрасным, сильным и чужим. Под этим последним я подразумеваю, что никогда прежде не видел никого с таким острым подбородком, очень высокими скулами и раскосыми глазами. В те дни ее кожа была белой, как пена, отчего губы казались ярко-алыми, а темно-синие глаза — темнее ночи. Сначала я заметил ее наготу, как, наверное, заметил бы любой мужчина, потом длину ее ног и женственные очертания тела, и только потом золото, которое она носила. Только когда она отпустила бакштаг и помахала левой рукой, очень робко и неуверенно, я понял, что ее правая рука отрезана чуть ниже плеча.

— Привет? — Ее голос был чуть выше порога слышимости. И снова: — Привет?

Это слово — одно из самых обычных, и я помню, что, когда я был маленьким мальчиком, майтера Мрамор обычно смеялась над теми, кто использовал его, говоря, что мы должны благословлять тех, кого приветствуем, именем бога дня.

Или, если мы слишком застенчивы для этого, лучше сказать «Доброе утро», «Добрый полдень», «Добрый вечер» или «Добрый день». Но я никогда не забуду, как Саргасс стояла в моем старом баркасе, как махала мне рукой (она очень боялась Бэбби, как я быстро понял) и как восхитительно звучал ее голос, когда она прошептала «Привет?»

В ответ я, быть может, сказал: «Добрый день», «Привет!» или «Будет ли снег?» Или любой другой вздор, который ты можешь предложить. Скорее всего, я был слишком ошеломлен, чтобы вообще что-то сказать.

— Я одна из вас, — торжественно произнесла она, и я подумал, что она имеет в виду — одна из команды нашей лодки, и попытался сказать что-нибудь любезное о потребности в помощи, не упоминая о ее отсутствующей руке. Среди рыбаков есть поговорка: «Одна рука для себя, другая — для лодки». Это значит, что в бурном море ты должен держаться одной рукой, а другой выполнять свою работу, и, разговаривая с Саргасс, я никак не мог отделаться от идиотской мысли, что она не сможет этого сделать.

— Я тебе нравлюсь?

Это было сказано так бесхитростно и с такой детской серьезностью, что я понял: ответ может быть только один.

— Да, — сказал я ей. — Ты мне очень нравишься.

Она улыбнулась. Как будто ребенок улыбнулся, и улыбка сделала ее лицо прозрачным, так что я мог видеть женщину, которой она когда-нибудь будет и всегда была, женщину, которая стоит за всеми женщинами и стоит даже за Кипридой, Фелксиопой и Ехидной. Если у этой женщины и есть имя, то я его не знаю; «Саргасс» — такое же хорошее имя, как и любое другое.

Я остался там, где гладкий зеленый берег нырял под воду, потому что было ясно, что она сильно напугана. Я спросил, откуда она пришла, и она указала за борт.

— Да, — сказал я, — я вижу, ты плавала. Ты приплыла сюда с другой лодки?

— Снизу. Хочешь, я тебе покажу? — Это было сказано с нетерпением, поэтому я сказал, что хочу. Она нырнула, не взобравшись на планшир, как это сделал бы я, а перепрыгнув через него с легкостью жидкости.

Я поднялся на баркас — и Бэбби со мной, — ожидая увидеть ее в воде. Ее там не было, хотя минут десять, если не больше, я ходил от одного борта к другому и от носа к корме, высматривая ее. Она бесследно исчезла.

Наконец я увидел мое собственное отражение (которое до этого пытался не замечать) и понял, что весь покрыт кровью рыбы, к этому времени высохшей и потрескавшейся, и вспомнил, что собирался умыться в море, как только мы вернемся на баркас.

Я уже начал сомневаться в своем рассудке. Мне пришло в голову, что кровь рыбы каким-то образом отравила меня, или что я съел ее мясо — на самом деле я отрезал немного для Бэбби — и таким образом отравился. Тогда я стал расспрашивать его и по его ответам понял, что молодая женщина, которую я видел, была настоящей. Я видел и разговаривал с однорукой молодой женщиной, которая носила кольца и ножные браслеты, украшенные драгоценными камнями, молодой женщиной с тонкой золотой цепью на талии.

— И красные серьги тоже, — сказал я ему. — Или розовые. Я мельком увидел их сквозь ее волосы. Возможно, это были кораллы. — Его взгляд ясно сказал: «Ну, я ничего такого не видел». — На год или два старше Копыта и Шкуры, я бы сказал. С округлыми формами и очень грациозная, но и мускулистая. Мы видели это, когда она нырнула. И она…

Полная неправдоподобность того, что я говорил, обрушилась на меня, и я молча стянул сапоги и чулки, выскочил из баркаса, умылся и выстирал одежду.

Вернувшись, я разложил все на фордеке для просушки.

— Ты помнишь пение, которое мы слышали? Это была она. Так и должно было быть, она красивая и настоящая. — Несколько секунд он смущенно смотрел на меня, затем прокрался к фордеку и занял привычное место на носу.