Книга Лазури

С глухим щелчком выступившее на лбу ссутулившейся фигуры странное и непонятное слово «битард» заставило ее судорожно сглотнуть. Оно напоминало сухой, отрывистый харкающий рык свернувшегося кольцом в темной берлоге дракона.

Но выхода не было.

Стремительно, не оставляя себе времени на сомнения, она наклонилась вперед и приникла ртом к стволу, впившись зубами в тонкую кору. Горьковатый сок хлынул ей в горло.

Лол!

Рофл!

Ололо!

Соси хуй, быдло!

FUKKEN SAVED!

Суп, /б/, есть одна тян…

Ололо!

ЗАТКНИСЬ СУК

А Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ!

Есть одна тян.

Не читал, но осуждаю.

Ты опять выходишь на связь, мудило?

Ололо! Трололо! Набигай!

Анимуеб — не человек.

Мудило на связи!

Платиновый тред.

Кто такой, чем знаменит?

Очень толсто.

Как тонко, однако!

Нерелейтед не нужен.

Олдфаги не нужны.

Ньюфаги не умеют трифорсить!

Такой хуйни на Дваче не было.

Я тебя затролел!

Воруй@Убивай!

Деанон, травля, рейд!

Давайте троллить стены Вконтактике!

Есть одна тян.

Но тут прилетел сажаскрыл!

Пошли нахуй с моей борды, канцерогены!

Шел бы ты отсюда, петушок.

Рачки-казачки!

Есть одна тян…

Поток сырых черных хлопьев, налетевших со всех сторон, закружил и едва не смел ее сознание. Стиснутый зубами и пальцами чахлый ствол дрожал и бился в ее руках, словно пытаясь вырваться, бледно-желтое сияние налилось кроваво-красным. Даже гуща сорняков, зашумев, попыталась расплестись, оттолкнуть, отогнать отбирающего пищу. Но сок продолжал течь, и пальцы уже обрели прежнюю хватку. Тело наливалось теплом и силой.

Сидевший за клавиатурой юноша схватился за грудь и с грохотом упал со стула.

Его тело рванулось раз, другой и медленно вытянулось.

Крутые времена… ай, волна!

Сказка, рассказанная девочкой-снежинкой

Послушайте!

Ведь если звезды зажигают — значит, это кому-нибудь нужно?

Так однажды сказал один ветер, который был человеком. Но ведь он ошибся, да? Ошибся, наверно. Зачем зажигают звезды? Зачем зажгли эту звезду? Ведь она не может гореть.

И если так — нужна ли кому-нибудь эта звезда?

Вы знаете, очень интересное место — этот ваш космос. Почему в нем холодно? Потому что звезды горячие. Почему дует ветер? Потому что деревья качаются. А когда качаются Деревья, в Реку с ветвей падают фрукты. А Река мутная, а Река ядовитая, закружит, унесет, растворит — крутятся плоды в желтых волнах, плывут навстречу другим Деревьям, отдают распадающуюся соками мякоть крепким корням.

Так зачем же качаются деревья? Затем, что дует ветер.

А «почему» и «зачем» — это бо-о-ольшая разница.

Это не тот ветер, что гонит рябь и свистит сквозь пальцы — стихиали буйные, но не злые, зря ветви трясти не станут. Да и не нужна им эта Река — кормить ее. Никому она не нужна. Как никому не нужны метеоры. Или бабочки. Или ядовитые дожди с изумрудных небес мира 87456. Течет, бурлит, переливается — угрюмая, смертоносная, пронзающая сектора-лепестки Мировой Розы. И трудно, ох, трудно порхать с лепестка на лепесток!

Но эта звезда — может. Потому что ее нет.

Нет нигде, ни здесь, ни там, а все-таки есть. Зажглась, но не горит. И что ей остается делать? Бродит она в тенях, пустая и тусклая, скользит между янтарных струй, ищет — где же может все сложиться не так? В каком лепестке? В какой вероятности?

Она плавала в водах Несбывшегося, пока не поняла, что лепестка этого — просто не существует. Не существует уже, или еще, или вовсе не будет. Никогда.

Математика — это еще более интересная вещь, чем космос. Для нее нет тех, кого нет. Это звучало бы смешно, если бы не было так страшно. Все они были там, где события сплелись необходимым образом: черная звезда, и желтая, и зеленая, и голубая, и алая, и розовая — и даже сиреневая, вы представляете! Вот только белой не было. Нигде.

И все же она была, хотя ее не было. Одна-единственная. Во всей огромной Вселенной. Во всех вероятностях.

Отчего же такое приключилось с этой белой тенью? Может, оттого, что ей не дали возможности существовать? Очень, очень странно это — быть одной на все миры. Играть свои роли, которые уже как бы и не кажутся своими. А ведь звезде вовсе этого не хотелось. Но кто ее спрашивал, когда вдруг оказывалось, что ее хрустальный дворец уже давно не там, где был прежде, и сама она уже словно не та, что была раньше? И приходилось вновь быть нужной самой собой для сестер, этих неимоверно счастливых светил, которым почему-то было позволено иметь свой собственный свет, а не плавать в темноте очередной вероятности? Судьба ведет желающих и влачит несогласных. И кому какое дело, что об этом думают и те, и другие?

Так она и жила-не жила, не горя и не освещая. Даже не втягивая в себя свет, как черная дыра.

Потом звезда научилась — не то чтобы светить сама, но преломлять чужой свет. К ней приходили люди, те самые, что позволяли ее сестрам вновь превращаться из тусклых черных карликов в новорожденные светила. Иногда она и сама искала с ними встречи. Все они чего-то хотели — она научилась им это давать. Маленький кусочек их собственного тепла, отраженный ей и растянутый на вечность, бесконечность того, к чему стремились они сами. За это они делились с ней этим теплом.