Книга моих сыновей

Это все то же мужество, с которым принимаются без колебаний и ропота все жизненные обязанности, будь они наложены долгом или вызваны великодушием, без всякого морального обязательства.

Трусость – тоже едина.

Из трусости уклоняются от труда, бегут перед усталостью, как из трусости отступают в сражении, бегут перед врагом, перед опасностью, перед смертью.

Из трусости человек слаб или эгоистичен, труслив во всем, перед тяжелым или опасным долгом, боится принять на себя обязанности, связанные с семьей, отступает и бежит перед тем, что приносит с собой жизнь тяжелого, но и хорошего, прекрасного.

Трусость унизительна, но она и глупа. Трус, в общем, плохо рассчитывает свой покой и безопасность. То и другое покупается усилием и мужеством.

Солдат, уступающий страху и бегущий с поля сражения, легче может быть убит, чем тот, который борется с врагом и остается на посту, где не всегда больше всего опасности.

Человек, у которого не достает мужества в работе, который и здесь отступает или бежит, идет к нищете и готовит себе дни, труднее и тяжелее тех, какие он провел бы, работая от всего сердца и обеспечивая свою будущность.

В этих случаях невыполнение долга, отсутствие мужества влечет за собой скорое и справедливое возмездие.

Смелость перед смертью не в том только состоит, чтобы не отступать при ее приближении и принимать ее без отчаяния.

Часто человек видит ее приближение, когда она неизбежна. Мужество тогда состоит в том, чтобы спокойно ждать и приготовиться принять ее с ясной и твердой душой.

В течение веков дается в пример смерть Сократа. И не только потому, что философ отказался бежать от исполнения несправедливого приговора. Сила в том, что он ждал смерти, как герой долга, как человек прекрасный и смелый, бесстрашный перед кончиной, с сознанием, что он заполнил прекрасную жизнь.

В своих диалогах Платон рассказывает о последних минутах своего учителя. Слуга Афинского трибунала поднес Сократу кубок с ядом. «Он принял его спокойно, не содрогнувшись, не изменив ни цвета, ни выражения лица… “Мне все же позволено, – сказал он, – обратиться с молитвой к богам и просить их, чтобы я счастливо перешел из этого мира в иной. Об этом прошу я их, и да внемлют они моей молитве”. – И, произнося эти слова, он приблизил кубок к устам, и без усилия, без возмущения, опорожнил его».

Когда собравшиеся вокруг него друзья плакали, рыдали и жаловались, Сократ не дал волнению овладеть им. Он убеждал друзей: «Оставайтесь с миром и ободритесь!»

Эту смерть праведника стоило напомнить.

Можно было бы цитировать сто других случаев смерти, переданных нам историей, рассказанных или живущих в наших воспоминаниях, перед которыми мы с восхищением преклоняемся.

Лет пятнадцать или двадцать тому назад я присутствовал при кончине двух человек, которой предшествовала длинная, страшная агония при полном сознании. У того и другого лицо было изрыто раком, который медленно их обезображивал и приближал их к неизбежной смерти, причем можно было исчислить, сколько дней оставалось им жить. К ужасу этого приговора на срок нужно прибавить постоянные страдания, тяжелое и унизительное сознание быть предметом жалости, а также физического отвращения тех, кто приближался к этим жертвам неумолимой судьбы.

Один из них был директор нашей Высшей Нормальной Школы, Эжен Версо; другой – Жоффрен, бывший рабочий, ставший представителем одного из участков Парижа в Палате Депутатов. Тот и другой в разных областях были людьми выдающимися. Во время их длительной агонии они показали, что стоили много больше: они были людьми исключительной моральной силы, героического мужества. Спокойные, можно сказать, улыбающиеся, несмотря на отвратительные язвы, покрывшие их лица, они не ослабели ни на один день, и оставались самими собой, когда перед ними уже открывалась могила. Они до конца выполнили свою жизненную задачу, и ни страдания, ни присутствие явной и стерегущей их смерти ни на минуту не смутили их души.

Смерти Берсо и Жоффрена достойны смерти Сократа.

Еще ближе к нам, за несколько месяцев до того, как я пишу эти строки, люди познали медленную и роковую смерть.

Подводная лодка «Фарфадэ» затонула на рейде в Бизерте, с десятком матросов и их молодым начальником, мичманом, запертыми в заднем отделении лодки. Находившегося в их отделении воздуха было слишком мало, чтобы позволить им долго дышать. Но, кроме порчи воздуха, была еще другая причина, которая неизбежно должна была вызвать смерть: дверь и перегородка, отделявшие эту часть корабля от остального пространства, наполнявшегося водой, не были герметически закрыты, и вода просачивалась, проникая мало-помалу в тесное помещение.

Корабль покоился на дне, на десяти метрах глубины. На поверхности работали, чтобы извлечь со дна этих пленников моря. Надежда была слаба, ввиду недостаточности средств Бизертского порта. Я не буду описывать спасательных работ, в результате которых лодка была извлечена, но люди погибли.