Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

Не знаю почему, но мы любили ходить в эту тихую рыгаловку. Чтобы попасть туда кратчайшим путем, надо идти по перрону электричек Белорусского вокзала до конца, спуститься на рельсы и, не доходя до депо с мемориальным паровозиком «Овечка», свернуть вправо, в дырку в бетонном заборе. Сразу за ней — крашеного железа павильон, а рядом — продмаг с нехитрой пивной снедью, которая к середине восьмидесятых совсем стала иссякать и свертываться. Мы брали четвертушку сырого липкого черного хлеба, вонючую и проржавленную сардинеллу, плавленый сырок с перцем и метастазами гнили, один-два пакетика чипсов. Ежедневная норма, если не пить, а просто сделать переход от работы к дому, составляла пять кружек пива (автомат за двадцать копеек наливал якобы фунт пива, на самом деле из трех кружек получалось две — так неназойливо была повсеместно поднята цена на бочковое пиво с 44 копеек за литр до 60. Сейчас смешно говорить об этих маленьких хитростях — и пиво стоит уже не копейки, и пользование банкой (кружки исчезли сразу за переходом к рынку) обходится в полштуки.

Кроме пива, брались пол-литра или два фауст-портвейна типа «Кавказ». Все вместе это стоило 8 рублей на двоих. По четыре с носа. В месяц уходило 80 или 20 % моей официальной зарплаты. Но это ведь, если не пить! А пили мы частенько. Но и, кроме зарплаты, всегда были какие-то левые доходы.

Пили молча, говорить было не о чем. Все, что могли, мы уже друг другу рассказали. Впереди тоже все было ясно — страна угрюмо стояла на пороге краха, и это было понятно даже ее самым последним расстебаям.

В «Дыре» редко бывало многолюдье. Мы выходили в промозглый вечер, обливали кислой пивной мочой забор и выбирались на пути. Приятель садился на электричку и пилил в свое замурзанное Одинцово, к одинокой и измотанной жене. Я грузился в метро и невесело пробирался к вечернему семейному скандалу.

«Чистые пруды»

Мне очень хотелось стать завсегдатаем этого маленького, вечно переполненного и бурлящего гвалтом заведения, очень теплого, сытного и уютного. Здесь всегда попадались интересные типы или собеседники. Однако уж больно было сюда не по дороге. Часто, стоя здесь с пивком и посасывая соленую сушку, я мечтал написать большую толстую книжку о московских пивных типах — художниках, интеллигентах, приезжих, студентах, офицерстве, чиновниках, городской швали.

Здесь всегда так самозабвенно, по-московски, врали — просто так. Даже не вымогая кружку пива, а из любви к обману и самообману. Здесь растравляли собственную и твою душу недовымышленными рассказами, в которые врывались куски загубленной реальности. Мимо тарахтел трамвай, и по слепому переулку плелись тени толпы. И жизнь казалось теплой блевотиной, никому-никому не нужной, особенно самому тебе.

Маросейка

Маросейка (по-советски — улица Богдана Хмельницкого) кончалась у Чистых прудов, а начиналась от Ногина, теперь Китай-город. Здесь, в самом начале, был неплохой пивбар в глубоком подвале. На первом этаже шашлычная, внизу пивбар. Очень удобно затеяно. Однако мало кто стрелял дуплетом — разная публика была наверху и внизу. Наверху — побогаче и с женщинами, внизу — победней и с девушками. Это был тот редкий случай, когда пивбар имел женский туалет, из-за шашлычной.

Нигде так не была распространена игра в коробок, как здесь.

Играли обычно до ста или до двадцати одного, на пиво. Смысл игры прост — на край стола кладется спичечный коробок, чуть выступающий над краем. Щелчком надо подбросить коробок и, если он падал картинкой вверх, то ты получал очко и право на другой бросок, если коробок становился боком — пять очков и право еще одного щелчка, если на попа — десять и то же право. При игре до 21 вводилось дополнительное правило перебора. Мастера играли не до определенной суммы, а до первого промаха и умудрялись набирать за один заход по двести-триста очков, но это уже — профессионалы. Если коробок имел картинку с двух сторон (таких коробков было много, а сейчас, кажется, только такие и есть), «темную» сторону закрашивали шариковой ручкой.

Из-за игры в коробок попасть сюда было трудненько и поневоле приходилось тащиться на Чистые пруды, где не сидя, а стоя. И кружку надо самому долго ждать. Был тогда такой повсеместный диалог:

— Повторять будешь?

— Нет.

— Я за тобой?

— Жди.

Иногда бывал и такой вариант:

— Повторять будешь?

— Да.

— Долго?

— Еще пару.

— Я подожду.

И ты стоишь и терпеливо ждешь, когда мужик допьет свою пару кружек. Считалось неприличным обманывать и после выпитого идти еще за одной. Можно было даже получить за это по морде. Помногу же кружек как-то перестали люди брать, как раньше, — тесно, да и мало было этих кружек.

Я не любил ни ждать, ни тем более ощущать ожидание над своей душой, поэтому, если я действительно не собирался повторять, то после появления ожидающей тени залпом выпивал то, что было в кружке, и выходил вон. Как выгнанный.

«Птичка»