Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

Зал представлял собой две вытянутые подковы, вокруг которых снаружи сидели на насестах посетители, сплошь из Университета и Керосинки имени Губкина. Барменша изнутри принимала заказы, вела расчеты, раздавала пиво и закуски, убирала посуду. Естественно, такое долго продолжаться не могло: обслуживание было крайне медленным, а студенты норовили смыться, не заплатив, — и барменша была бессильна их задержать, находясь в западне.

Хороша была «Елочка» не своей животноводческой технологией, а крайне удачным расположением: в магазине «Сыр», что по другую сторону Ленинского, можно было прикупить к пиву рокфор, брынзу, сулугуни, камамбер или чудный плавленый сырок с белыми грибами либо перцем. На рынке также можно было прикупить кой-какую закуску, вплоть до подпольной воблы. Совсем рядом — двухэтажная шашлычная-чебуречная «Риони», где можно было продолжить пивной загул или откуда стартовать в шашлычном загуле в «Елочку».

Сначала «Елочку» отремонтировали под обычную пивнушку, а вскоре закрыли и это…

«Дно»

Между Брестской и Горького, недалеко от Большой Грузинской, долго существовала знаменитая пивная «Дно». В тылах фешенебельной магистрали здесь, на «Дне», собиралась отменная шваль, сливки и спивки общества. Впрочем, все пивное сообщество представляло собой это социальное дно, совершенно бесконечное. На это дно можно спускаться всю жизнь и все равно никогда не постигнешь и не достигнешь его глубин — всегда найдется рядом кто-нибудь, кто пал ниже тебя.

В каждом районе и микрорайоне были эти стандартные постройки и беспробудное, ошалелое пьянство и озверение. Каждая пивнушка чем-нибудь славилась. Помню, в далеком от меня Тушине в каком-то сарае была пивная, где не просыхали рабочие местной колбасной фабрики; здесь я купил сверхдефицитную на переломе 70–80-х годов сырокопченую («твердую») колбасу, которая по протрезвлении оказалась все-таки варено-копченой, что было лишь относительным дефицитом. А в Беляеве, где я прожил шальные и безудержные двадцать-тридцать лет, таких безымянных и известных только нам и нашим женам пивнушек было шесть или семь.

На «Дне» был один аттракцион. В тесном зальчике, набитом, как сельдевая бочка, на одном из столов-стоек постоянно шла шахматная игра. Оба партнера вяло сосали пиво и играли на уровне пьяного первоклассника. Вы поневоле наблюдали эту бездарную партию и в конце концов начинали подсказывать. Ваши подсказки с благодарностью принимались, и с их помощью партия выигрывалась. Выигрывалась и вторая. Проигравший бежал за пивом победителю, который благородно делился с вами и тут же предлагал сразиться на кружку пива.

Что такое 22 копейки?

Тем более, что первую партию вы выигрывали и, прея от благородства, половину отливали проигравшему. Вторую обычно вы проигрывали. Третью тем более. Потом отыгрывались на первом проигравшем и опять проигрывали, каждый раз очень глупо, почти держа в кармане победу. Досадные проигрыши и зевки раззадоривали, но ставки, даже если вы настаивали, скромно оставались на уровне кружки пива и закуски к ней (пакет жареной картошки, два-три кусочка ставриды или сардинеллы). Позже, чаще всего на следующий день, вы начинали понимать, что весь вечер поили двух жуликов.

Это были шахматные мастера спорта и по-настоящему народные артисты.

«На семи ветрах»

Она же «Голубой Дунай», «Булонский лес», «Зеленый Попугай». В конце 1972 года я, как только получил диплом кандидата наук, сразу ушел из Академии наук и нырнул в первую же попавшуюся шарашку, которая оказалась Институтом морского транспорта. Делать там было абсолютно нечего, и, посидев пару часов в усыпляющем обществе двадцати двух дур, изображающих морскую науку, я выходил вон, садился на 110-й автобус и ехал в Петровский парк, что рядом со стадионом «Динамо», где стояла пивнушка, имевшая массу неофициальных названий: «Булонский лес» (это придумал я, потому что кругом преобладали березы, горжусь, что название прижилось), «Голубой Дунай» («моряки» вроде меня немного грезили если не морем и заграницей, то хотя бы пограничной рекой), «Зеленый попугай» (по цвету павильона), «На семи ветрах» (здесь веером расходилось множество дорог).

Вскоре я обнаружил, что примерно треть дневных и вечерних посетителей составляли «моряки» — программисты, юристы, экономисты и прочая ученая братия бастиона морской науки.

Вторую треть можно не считать — случайные или мелкие посетители. Последняя треть — Военно-воздушная академия.

И вот тогда, в середине семидесятых годов, я понял, воочию увидел: армия полностью деморализована. Уже тогда стало ясно, что она способна лишь на расстрел мирных жителей в Афгане, Вильнюсе, Тбилиси или Чечне, что она даже себя и свою честь не может защитить.