Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

Мимо давно снесенной «Девушки с веслом», мимо злачного бильярдного павильона мы пилим первыми посетителями в «Пльзень» — сараеобразный огромный пивзал. Здесь подают официанты темное и плотное чешское пиво, светлое, легкое и дешевое немецкое («Гамбринус»), подобострастно предлагая: «Леща не желаете?» Не желаем. У нас всего пять рублей на троих, а мы голодны от бессонной ночи и заказываем шпекачки — восхитительные колбаски, толстенькие, как совсем недавно канувшие в Лету сардельки, но с жирком, крестообразно надрезанные с обеих сторон, горячие и шипящие. Первая пара пива улетает от одного запаха и вида, одного шипения и треска шкуры загорелой шпекачки.

С ними я встретился еще раз в конце августа 1968 года в Мукачеве, на Зеленом рынке, наполовину в той же компании. Мы шли по синусоиде от одной винной бочки к другой, выпивая из каждой по бесплатному пробному стакану и закусывая прекрасное закарпатское вино горячими шпекачками в свежей булке. Дойдя до конца, кто-то сказал:

— А наши танки сейчас давят несчастных чехов.

И мы поехали протестовать на советско-чешскую границу.

Когда до шлагбаума оставалось около километра, крестьянин с косой, в живописном хлебами поле, картинно одетый в штатское, крикнул нам:

— Дальше нельзя!

Мы проигнорировали пейзанина (только придурок может косить пшеницу косой) и еще через сотню шагов были взяты под стражу, препровождены на погранзаставу, допрошены и, после проверки по вертушке с московской картотекой МВД (или КГБ?), отпущены под «честное пионерское, больше не будем!»

А пока мы сидим в гордом одиночестве сумрачного «Пльзеня», за стеной плещется мазут Москва-реки, на другом берегу готовят очередные опасные планы мира бдительные советские генштабисты.

— Ну, что теперь будем сдавать?

— Только не завтра, господа мужики!

«Прага» в Сокольниках

Этот респектабельный и чистенький, как и все чешское, бар-ресторан так и не состоявшейся собственной, отечественной пивбарной культуры был рассчитан на ценителей, знатоков и людей особого круга, не моего.

А из моих кругов был один, довольно своеобразный и близкий к этому бару.

Я был вхож в субэлиту тенниса и настольного тенниса. Она кружилась вокруг теннистых кортов «Шахтера», опошленного партийно-правительственной и президентской швалью.

К слову. Был здесь один эпизод, характеризующий всю эту атмосферу спорта, лежащего у корыта власти.

Престарелый министр обороны Гречко имел обыкновение играть в теннис с двумя лидерами армейского тенниса тех лет Волковым и Тарпищевым (Тарпищев доигрался до министра спорта). Ребята однажды сговорились: если все время обыгрывать Гречку, то тот, пожалуй, может сменить спарринг-партнеров, и решили проиграть один сет. И проиграли. Гречко ничего не сказал, но тут же кончил игру, сел в свой ЗИЛ, оставив ребят в растерянности и страхе.

Гречка же вернулся к себе, вызвал на ковер тогдашнего министра спорта Павлова и сурово так сказал ему:

— Я твоих хваленых чемпионов обыгрываю, а у меня никакого значка нет!

Перепуганный Павлов вернулся к себе и вызвал на ковер моего приятеля, который был гостренером по теннису:

— Немедленно выпиши звание мастера спорта по теннису Гречке!

Приятель мой был шестнадцатикратным чемпионом СССР по настольному теннису, а по большому теннису имел очень плотный первый разряд, сам пасся в «Шахтере» и прекрасно знал, в какую силу играл престарелый маршал.

— Обойдется.

Приятель, естественно, мгновенно потерял работу, которой домогался много лет. Также естественно нашлись засранцы, выписавшие Гречке удостоверение мастера спорта и на полусогнутых доставившие бумагу и цацку Гречке.

Если уж продолжать воспоминания о Гречке, которого я даже в гробу не видал, то помер он самым анекдотическим образом.

Был семидесятилетний юбилей — не то самого Гречки, не то начальника Генштаба Штеменки. Было это накануне первомайских праздников и последующих очень скоро за ними праздника печати и дня Победы. Напились до таких чертиков, что оба ханурика померли с перепою и откачать передовая советская наука их не смогла — сама была в стельку. И вот после праздничного загула выходит, в предвкушении дня печати, номер правительственного официоза — «Известий». На первой странице — некролог по Гречке, подписанный, среди прочих, Штеменкой, а в другом — некролог по Штеменке, подписанный, среди прочих, Гречкой.

После отменной сауны в «Шахтере» (по клубным правилам там нельзя было ни пить, ни курить) мы узким кругом шли в «Прагу», где подавались такие нежные вещи, как заливные куриные потрошки. Был в этой компании авторитет сокольнической шпаны и неоднократный чемпион СССР по настольному теннису Вудынский, были и другие, более зловещие спортивно-криминальные личности, в частности, некто по кличке Лошадь, страшный картежник и темная фигура.

Это была поздняя весна начала семидесятых годов. Тонкий и совсем неспортивного вида, но также многократный чемпион страны по настольному теннису Иосиф Бродский, тезка именно тогда же и изгнанного поэта, говорил нам двоим, пившим с ним прощальное пиво: