Книга о любви

Уиман родился в Техасе, в “плоском, выскобленном песком городишке” посреди Западных прерий. Город назывался Снайдер. Его воспитывали строго в духе Южной Баптистской конвенции, и он с детства принимал веру как нечто само собой разумеющееся. Все, кого он знал, были верующие. И только поступив в колледж на Восточном побережье, он познакомился с первым в своей жизни атеистом – “устрашающе крутым” старшекурсником, который заявил, что не верит в Бога, таким тоном, будто заказывал пиццу. Уиман ждал, что наглеца немедленно поразит гром небесный. Но ничего не произошло, а за время учебы в колледже Уиман узнал многое из области научных теорий и набрался скептицизма, так что и его собственная вера начала слабеть. Он увлекся модернистами, стал зачитываться “Бесплодной землей”[473] и решил тоже стать поэтом. Двадцать лет поэзия была смыслом жизни Уимана, а потом он перестал писать стихи. “Любые связи между словом и миром, которые я когда-либо ощущал, умерли, – пишет он. – Мне казалось, что я не живу, а смотрю кино о своей жизни. Старое немое кино – ни цвета, ни звука, и единственный зритель – я”[474].

Прошли годы. Хотя Уиман больше не писал стихов, он стал главным редактором самого влиятельного в мире поэтического журнала – Poetry. А потом, рассказывает Уиман, случилось нечто удивительное – он влюбился. “Я помню крохотное кафе «У Альберта» на Эльм-стрит в Чикаго, где мы познакомились, – описывает он встречу со своей будущей женой Даниэль. – Витрина с пирожными, будто картина Поллока на краю поля зрения, солнечный блик на пустой тарелке, вдруг заживший собственной жизнью, серебряная вилочка”[475]. Он никогда еще не чувствовал себя таким живым, таким “одержимым собственным бытием”. Он перестал думать о перестукивающихся узниках, его захватила другая фраза Вейль: “Радость – это переполняющее сознание реальности”. Впервые в жизни Уиман ощутил нечто подобное[476].

Они поженились. А примерно восемь месяцев спустя[477], в свой тридцать девятый день рождения, Уиман пришел к врачу и услышал страшный диагноз. У него обнаружили макроглобулинемию Вальденстрема, неизлечимый рак крови. Вскоре болезнь взяла в свои руки бразды правления его жизнью: огромные опухоли, толстые иглы химиотерапии, пересадки костного мозга в отчаянной надежде на чудо.

Как справляться с таким ужасом? Поэзия не поможет – боль слишком материальна. По словам Уимана, от того, что в его жизни была любовь, делалось только больнее: “Если бы я узнал диагноз несколько лет назад, уверен, я перенес бы этот удар стоически, я был бы сильным. Болезнь показалась бы мне фатальным подтверждением моих взглядов на жизнь в этом мире, и я отнесся бы к ней фаталистически”[478]. Но теперь ему было, что терять. Он оплакивал не только себя, но и свою жену, их любовь, счастливые годы, отнятые у них судьбой.

Радость и горе, любовь и страх ее потерять – эти переживания заставили Уимана вновь обратиться к Богу. Одним воскресным утром, вскоре после того как стал известен диагноз, Уиман с женой отложили газеты и направились в церковь. Это была маленькая часовня, битком набитая немецкими иммигрантами и юными парочками[479]. Уиман не запомнил толком ни службы, ни проповеди, зато в его памяти осталось, как они шли домой. Пели птицы, гудели поезда метро. Белые цветы на деревьях катальпа, озеро, “такое неподвижное, будто застыло”.

Эта картина может рассказать о многом: Уиман воссоединился с Богом, но не церковь помогла ему восстановить эту связь. Ему помог сам мир. Город, озеро, метро. Женщина, шедшая рядом. Чувства, которые он питал к ней. В своих эссе и интервью Уиман утверждает, что к Богу его заставила обратиться не болезнь, а любовь. Любовь “пополнила запасы доступной действительности”. Уиман воспрянул духом. Завеса стала приподниматься. Его наполнили чувства, которые заставляют обратиться к гипотезе о Боге – по крайней мере, так было с Уиманом. “Люди обычно думают, что любовь делает мир меньше – ты перестаешь замечать что-либо, кроме лица любимого человека, – говорил он в интервью Кристе Типпет. – Все прочее умолкает и меркнет. Но в те дни я остро ощутил – и вновь ощутил это позже с детьми, – что любовь требует от нас совсем другого. Она требует, чтобы ее изливали вовне, на посторонних людей. И знаете, со временем она требует все больше и больше. Эта сила, эта избыточная энергия, наверное, и есть Бог, и мне кажется, так Бог хочет вернуться к своему истоку”[480].

Избыточная энергия – эти слова поэт использует, чтобы описать неописуемое. Любовь вторглась в жизнь Уимана с неизъяснимой мощью, расколола рамки его жизни и заново привела к мистическому духу, который пребывает в центре всего. И именно тогда, в “это прекрасное и страшное время, когда рассудок, путь ненадолго, ослабил хватку”, Уиман ощутил, что его душа тянется к Христу. В эссе о вере он приводит слова ирландской писательницы Элизабен Боуэн: “Отвернуться от всего сущего, чтобы вглядеться в одно-единственное лицо, означает заглянуть в лицо всему сущему”[481].