Книга о Петербурге

В феврале сорок второго отца, дистрофика, забрали в армию. Он говорил, что армия его спасла: там кормили. Взяли связистом во 2-й зенитно-пулеметный полк, защищавший Ленинград от налетов немецкой авиации. Штаб полка размещался в подвале Измайловского собора. Этот гигантский собор, закрытый при советской власти, в детстве у меня ассоциировался с одним событием: я знал, что на его куполе отец устанавливал антенну, — когда, задрав голову, я смотрел на купол и видел громоотвод, мне казалось, что он и есть та самая антенна, сохранившаяся со времен блокады. В самом деле, если спустя десятилетия после блокады на стекле одного из окон в нашей квартире можно было различить едва заметные крестообразные следы от клея, почему бы не сохраниться антенне?

Казармы роты, в которой служил отец, размещались на 8-й Красноармейской улице, которая до революции так и называлась — 8-я Рота (все здешние Красноармейские прежде были «ротами» — по расположению рот Измайловского полка). Сразу через улицу, напротив отцовской казармы, практически по соседству, находилась — и находится — школа, в которой по странному совпадению спустя много лет учились внуки отца, мои дети.

Окна казармы выходили на проспект Красных Командиров, в прежние и нынешние времена — Измайловский. Этот район сильно обстреливался. Один снаряд попал в казарму, но не взорвался — пробил перекрытия и грохнулся на кровать (его так и вынесли на одеяле). Кровать стояла у стенки, за которой стояла другая кровать — на ней спал после дежурства отец. Вскочил от грохота, и — по рассказам — первая мысль: «Где сапоги?»

4

Дом Адамини.

Бомбоубежище было во дворе направо. Там мою маму ждала ее персональная раскладушка. Дети часто ночевали в убежище, у каждого было свое спальное место.

(«Рядом была раскладушка моей подружки Тамары… Тут же была раскладушка молодой женщины с одной ногой, у нее был сын трех лет… Раскладушками был заставлен весь пол длинного бомбоубежища…»)

В тот день («Снега, — вспоминает, — еще не было, наверное, осенью…» — а я знаю когда — интернет! — 26 ноября 1941-го), в тот день моя бабушка, мама моей мамы, почему-то, когда объявили тревогу, не повела свою дочь в убежище сразу… По маминым поздним рассказам, «сердце остановило», и будто бы действительно в тот день бабушка с утра жаловалась на сердце, во всяком случае, она вообще не хотела в тот раз идти в бомбоубежище (ходили далеко не при каждой тревоге), но тут уже мама моя: пойдем да пойдем.

Пошли.

Побежали, конечно.

До парадной дома № 1, через которую проход во двор, — метров сто сорок. Дом на другой стороне Мойки, прямо к парадной ведет Мало-Конюшенный мост… Вернее, два моста: в этом месте канал Грибоедова сочетается с Мойкой, — и даже три моста, но под одним пространство застроено стеной-дамбой, ну и ладно, — те два, Театральный и Мало-Конюшенный, практически продолжение одного другим.

Они уже взбежали на Театральный мост, когда в дом Адамини, в который они так торопились, попала бомба.

Мама рассказывает, как перед ней на глазах обвалилась, рассыпалась — это она говорит «рассыпалась» — стена дома. Того самого фасада с восьмью колоннами…

Не слышала, говорит, никакого свиста и никаких иных звуков, предвещающих этот удар, — вдруг раз, и стена рассыпается.

А когда пыль рассеялась, увидела груду камней и огромную брешь в пространстве — слева, зацепившись ножкой за остатки пола, висел рояль; у задней стены стояла неповрежденная мебель — горка с уцелевшей посудой. Да, подтверждает (засомневался), с уцелевшей посудой.

Это из той серии, почему я мог не родиться.

«Знаешь, — говорю, — ты могла погибнуть под обломками дома, где впервые выставлялся „Черный квадрат“ Малевича». Нет, про выставку «Ноль-десять» мама не знает, да и при чем тут «Черный квадрат»? Какая связь с Малевичем? Никакой. К Малевичу она равнодушна. Так что это больше я о себе. Я бы мог не родиться. И никто бы не знал, что «Черный квадрат», впервые выставленный здесь, действительно кое-что предвещает: мое нерождение. Ладно, мне повезло — спасибо, мама, что тогда задержалась. Но не родились другие. Многие не родились.

В одной газетной публикации, посвященной этому дому, говорится о той бомбежке — будто бы некую женщину, спавшую после ночной смены, выбросило вместе с кроватью на тот самый Театральный мост, где она и проснулась (как сказано). Показал. «Чушь какая! — возмущается мама. — Чего не придумают только!» И весомо добавляет: «Ничего такого не видела!»

Про людей не знает — кто погиб, сколько. Увели прочь ее, не показывали ничего, не говорили. «Мне было одиннадцать лет!» Что стало с теми, кто находился непосредственно в убежище, тоже не знает. Но ведь откопали, наверное, вывели? — думаю я (на то оно и бомбоубежище?). Понимаю: не факт. Далеко не факт. А что факт? А что раскладушка ее с шерстяным одеялом осталась там, как и раскладушки других детей и взрослых. Факт, что больше бомбоубежищ поблизости не было. Все последующие обстрелы и налеты оставалась дома.