Книга о Петербурге

Наши трудовые достижения находили численное выражение в человеко-часах. Кажется, они каким-то образом монетизировались на благо школы и класса, за что наш классный руководитель потом отчитывался на родительском собрании, — впрочем, не помню, а наверное, и не знал, помнить тут нечего, — просто нам в целом эти мероприятия нравились: так веселее, чем писать диктант на неправильные глаголы или отвечать закон, открытый Бойлем и Мариоттом.

Я и не знал, что территория, на которой мы манипулировали пустыми бутылками, изображая трудовую деятельность, — это бывший Скотопригонный двор, или иначе — бойни.

Бронзовые быки, которых я видел на Московском шоссе из окна автобуса, когда ехал в Новгород, раньше стояли здесь, у входа на Скотопригонный двор, это потом их перенесли к воротам нового мясокомбината. На обширной площади двора, где мы сортировали молочные бутылки, за сто лет до нас могло одновременно находиться по три тысячи быков, распределенных по загонам. Особо любопытные человеки, забредя сюда со стороны, могли попасть в небольшой музей и увидеть здесь теленка-циклопа, а также теленка с двумя головами и прочие странности…

Где-то тут в задумчивости бродил Иван Петрович Павлов, профессор, будущий академик, — мысли знаменитого физиолога были заняты проблемой о безболезненном убое скота: какой способ лучше — «русский» (на самом деле «немецкий») или «еврейский»? Павлов отдавал предпочтение второму способу. Экспериментировал он, как водилось у него, на собаках…

Возможно, значительных исторических событий тут не случалось. Но все равно это какое-то особое место. Со своей исключительной памятью — специфической, весьма мрачноватой. Знал бы я тогда, может быть, огляделся бы, посмотрел бы по сторонам повнимательнее. Молокозавода давно уже нет. На днях проходил мимо: видел забор. Главный корпус (архитектор И. И. Шарлемань, 1821–1825) не тронут как памятник классицизма, и два боковых флигеля вроде бы тоже пока на месте. Утолил любознательность посредством щели в заборе: кирдык молокозаводскому конструктивизму — все срыто уже, все расчищено, голое поле, — словно пригонят прямо сейчас три тысячи голов на убой. Нет, конечно, — здесь будет комплекс элитного жилья (и, быть может, раньше, чем я завершу книгу). Говорят, бронзовых быков Демут-Малиновского возвратят — правда, передвинут их за угол — на Обводный. А что им делать на Московском шоссе? Мясокомбинат тоже закрыт.

Однажды нас отправили на Октябрьский колхозный рынок — на овощную базу, кажется тоже Октябрьскую, хотя затрудняюсь ответить, была ли эта база самостоятельной организацией или же принадлежала непосредственно рынку. В общем, это было рядом с площадью Мира. Хорошо, рядом с Сенной. Стоит отвлечься от названий наших детств и юностей, и антураж обретает исторические очертания. Главные ассоциации, связанные с Сенной, — теперь уж от этого никуда не уйти, — бессрочно провоцируются Достоевским. Но рынка, по которому бродил Раскольников, уже давно на площади нет. Рынок уже давно во внутреннем пространстве квартала между площадью и Фонтанкой — на месте прежних трущоб, известных как Вяземская лавра (по фамилии домовладельца).

Так вот, тот колхозный рынок я знал хорошо — жил рядом. Как минимум раз в неделю там бывал. Но я и представить не мог, что здесь за скучными торговыми лавками скрывается нечто удивительное — вход в подземелье! Местная начальница потянула рукой за рубильник, зажегся на лестнице свет, и мы, ею ведомые, спустившись по ступеням, оказались в сводчатом подземном зале: мне кажется, любое строение с поверхности рынка могло бы в нем поместиться.

Бóльшая часть этого высокого подвала была заставлена деревянными (дубовыми?) бочками — до самого потолка. Нам выдали резиновые перчатки. В бочках оказались огурцы. Соленые. Все они были покрыты ровным слоем пушистой плесени. Нам показали, как плесень легко отмывается (это было действительно так). Мы должны были отмывать от плесени соленые огурцы один за другим и перекладывать их в другие бочки.

Нам не понравилось. Не только работа, но и сама идея этой работы. Мы бы ни за что не стали есть такие огурцы, — почему их должны есть другие? Это был идеологический спор. После недолгих пререканий нас вывели наружу и отпустили. На этом и закончился наш трудовой день.

Сейчас я думаю, это были подвалы Горсткиных складов. Поручик Горсткин на пару с компаньоном купил здесь участок, построил кирпичные лавки и проложил улицу от Сенной до Фонтанки. Мне кажется, те подвалы были значительно глубже Фонтанки — пол их, наверное, был ниже дна.

Улица Горсткина упирается в Горсткин мост, один из немногих деревянных мостов, сохранившихся в центре, — да нет, она теперь улица Ефимова — в память летчика-аса, погибшего во время войны.