Книга о Петербурге

По правде говоря, на такую удачу я не рассчитывал. Оказывается, мой славный друг философ Александр Секацкий — новых ему глубоких прозрений — с некоторых пор в этом закрытом вузе преподает культурологию. Узнав, чем я занят сейчас (вот этим текстом), он сказал, что может, если хочу, меня провести, и пригласил к себе на занятия. Конечно хочу. Послушать Секацкого я всегда рад, но и побывать просто в ЛИАПе, для которого я уже давно посторонний, как же мне не хотеть? Конечно хочу. Когда я здесь учился, гуманитарная сторона нашего образования была представлена такими обязательными для всех вузов страны предметами, как «история КПСС», «диалектический материализм», «политэкономия социализма» и «научный коммунизм». В остальном институт был стопроцентно техническим, никакие культурологи отсюда не выпускались. Теперь философ Секацкий разъясняет своим студентам, вернее, студенткам (культурологи — исключительно барышни) суть понятия рессентимента — как это представлял Ницше. Я сижу в сторонке, на правах почетного гостя, и, пока они разбирают очередной фрагмент «К генеалогии морали», пытаюсь представить, что заключала в себе эта аудитория в бытность Чесменской богадельни.

Вообще, в названии этого городского урочища, благо Секацкий в культурном пространстве города сам по себе фигура культовая, запросто можно использовать его фамилию: места эти — секацкие. Здесь Александр Куприянович, будучи студентом Ленинградского университета, подрабатывал киномехаником в «Зените», и вполне возможно, я сидел в зале кинотеатра, когда он крутил на своей установке какой-нибудь фильм (но мы тогда не были знакомы). «Зенит» и ЛИАП в то время вполне дополняли друг друга, как сообщающиеся сосуды. Конечно, не в той мере, но заметим, что в екатерининские времена еще не перестроенный Чесменский дворец представлял собою единый ансамбль с Чесменской церковью. Слава богу, ее не снесли, но от бывшего дворца отделили улицей, а вот советский кинотеатр «Зенит», типовой постройки, уже в годы не столь далекие снесли до основания, что было, может, и неплохо: открылся замечательный вид с проспекта, — однако нет: на месте «Зенита» строят дом. Так вот, вновь образованный приход Чесменской церкви (вход с торца восточного корпуса бывшей богадельни) предоставлял в недавние годы одно из помещений для культурологического семинара по феноменологии кино (или по чему-то вроде), — и Александр Секацкий на правах постоянного участника вернулся в эти края. Похоже, они его не отпускают. Теперь его позвали преподавать в одном из петербургских университетов, и надо же, это заведение как раз то самое, которому предоставляет стены, как ее называли, Чесма — бывший замок-дворец-богадельня-тюрьма… Институт, наконец, в котором и я поучился.

Иными словами, у меня появилась возможность побродить по коридорам и лестницам альма-матер. Лестниц, к слову, интересных две. Одна — главная, винтовая, под куполом западной башни. Ступени ее, особенно первые, сильно стерлись за два с половиной столетия, но почему-то по-разному (это для меня загадка): некоторые испещрены глубокими выщербинами, другие отполированы так, словно их намеренно стачивали под углом, чтобы заострить края, и шлифовали до блеска — вот настоящий памятник ходу времени! Кто только не поднимался по этим ступеням — российские императоры, начиная с императрицы Екатерины II, европейские монархи и их министры, полководцы, включая Суворова и Кутузова, ученицы «Дома трудолюбия», позже известного как Женское Елизаветинское училище… инвалиды сражений, герои войн, невольники Первого лагеря принудительных работ, а также сельскохозяйственной колонии при Втором исправительном доме, увечные жильцы по ведомству Губсобеса… инженеры, преподаватели, студенты технических вузов — автомобильно-дорожного и авиационного институтов, родного моего ЛИАПа, или как это теперь — Университета аэрокосмического приборостроения, — подчиненных скоросменяемым ведомствам от Главного управления шоссейных дорог НКВД СССР до Министерства образования Российской Федерации.

По этой лестнице поднимали гроб с телом Распутина.

Был тут Распутин отпет.

На втором этаже, в Рождественской церкви, под утро 21 декабря 1916 года — епископом Исидором.

Вряд ли это знание, если бы мы им тогда владели, смогло бы как-то повлиять на усвоение технической литературы, когда мы склонялись за столами над книгами в круглом помещении бывшей церкви — проще сказать, в читальном зале институтской библиотеки. И все же, вспомни-ка, уважаемый автор, — как там насчет ауры? А никак. Не вспомнить даже, чьи портреты висели на стене. Один был точно Попова, изобретателя радио.

Проще сказать, что было тогда — при том отпевании. Это известно.

Отпеванию предшествовало многочасовое ночное вскрытие в срочно и сильно обогретой мертвецкой, где окоченевшее на морозе тело старца с необходимостью для успешности процедуры оттаяло.