Книга о Петербурге

Согласно справочнику «Весь Ленинград, 1940», перед историческим переподчинением медицинских вытрезвителей таковых было в городе три: № 1, 3, 4 — все «в ведении Горздравотдела». Что до № 2, он несколько раньше преобразовался в наркоприемник (Лиговский пр., д. 128). Особый интерес представляет медвытрезвитель № 1, — он действительно был первым, и не только в городе, но и в стране, если не касаться старорежимных пунктов принудительного вытрезвления, о которых мы еще поговорим. Вытрезвитель № 1 открыли в 1931 году, через неделю после празднования трудящимися очередной годовщины Великого Октября. Учреждение размещалось в двухэтажном здании XVIII века, что построил для себя купец Хлебников, — ул. Марата, д. 79. Здание, несмотря на свои небольшие размеры, провоцирующие заинтересованных инвесторов к мечтам о легком сносе или в лучшем случае о перестройке, до сих пор на месте еще, — сколько помню себя, перед ним всегда стояли милицейские машины; впрочем, к медицинскому вытрезвлению это отношения не имеет, просто здесь уже несколько десятилетий размещается районный отдел милиции, в смысле, ныне, конечно, полиции — был милиции, стал полиции, — в общем, «надзора за внешним порядком в общежитии», если по Далю.

Историческое значение дома купца Хлебникова сегодня признано официально; есть надежда, что и чудом сохранившийся сквер перед ним тоже не изведут: от угрозы уплотнительной застройки его с некоторых пор (2018) уберегает памятник — бюст на гранитном постаменте. Кому ж тут уместным оказалось памятник открыть? Подойдем-ка, посмотрим. Вот, значит, кому: Антону Мануиловичу Девиеру, «первому генерал-полицмейстеру Санкт-Петербурга». Как же, знаем. «К 300-летию российской полиции». Понимаем. Нет, почему же. Петра сподвижник, человек невероятной судьбы, с такими амплитудами взлетов-падений, что мама не горюй, — он выносил скорые приговоры и сам испытал дыбу и кнут и перенес круче не придумать какую ссылку — не просто в Сибирь, но на самый север Сибири. Это в Охотске ему памятник должны поставить — там он достраивал порт после двенадцати лет, проведенных в низовьях Лены, в 800 верстах от Якутска. Но чтобы от нашей темы не отвлекаться: имеет ли он отношение к проблеме принудительного вытрезвления? Вообще-то, особой проблемы тогда в том не было, но, если с общих позиций смотреть, скажем прямо: его методы установления порядка в городе наводили на жителей оторопь. Когда Девиер, «создатель отечественной полиции», в бытность своего полицмейстерства совершал ежедневные объезды Петербурга, самые благонамеренные и те не хотели ему на глаза попадаться.

Бюст его напротив исторически первого советского вытрезвителя нас наводит на мысль о небезопасности даже легкого опьянения. И это нам тоже урок. Потому что Антон Мануилович Девиер сам пострадал от того самого. И не было бы никакого «дела Девиера», и кнута, и разжалования, и лишения имущества, и ссылки в Жиганское зимовье, не появись первый наш генерал-полицмейстер там, не стоило бы где — и когда — появляться — в состоянии легкой веселости. Во дворце томились ожиданием: Екатерина I отдавала Господу душу. Меншиков, имевший к умирающей доступ, ей подсовывал бумаги на подпись. Девиер был ему заклятым врагом и к тому же вдобавок — зятем. Возбужденность и некоторая веселость Девиера, явившегося, по обычаю, вечером во дворец, скоро зафиксировались на бумаге и технично скрепились ослабленной рукой умирающей императрицы. Получалось, что Екатерина, будучи в горячке, письменно выражала недовольство тем, как себя вел Девиер в сей скорбный час где-то в других комнатах. Уже утром, на дыбе подвешенный, он отвечал на такое, например, обвинение: «В тот час государыня цесаревна Анна Петровна в безмерной быв печали и стоя в той палате у стола плакала и в такой печальной случай ты, не встав против ея высочества и не отдав должного рабского респекта, но из злой своей предерзости, говорил ея высочеству, сидя на той кравате: „о чем печалисся, выпей рюмку вина“».

Ну вот: «выпей рюмку вина»![32]

А до этого, на дыбе, Девиер уже отвечал на трудный вопрос относительно племянницы императрицы: «Плачующуюся Софью Карлусовну вертел ты вместо танцов и говорил ей — „не надобно плакать“ — для чего?»

А первым такой был вопрос: «Сего апреля 16 числа во время по воли Божьей Ея Императорскому величеству жестокой болезни параксизмус все доброжелательные Ея Императорскому величеству подданные были в великой печали, а ты, в то время будучи в доме Ея Императорского величества, не токмо был в печали, но и веселился чему?»

После 25 ударов кнутом Девиер выдал «сообщников». Тут всех и арестовали. Всех, кто хотел помешать браку наследника и дочери Меншикова.

Но не будем углубляться в историю, к тому же хорошо известную. Это как раз тот случай, когда нас интересует внешняя сторона событий. Ведь, по сути, и дыба, и кнут, и годы ссылки — это было, как посмотреть, вытрезвление.