Книга о Петербурге

(А если вернуться к теме «В Питере — пить», так, заметим в скобках, это как раз генерал-полицмейстер Девиер объявил в ноябре 1718 года «О порядке собраний в частных домах и о лицах, которые в них участвовать могут» — правила проведения ассамблей. Ничего из ряда вон выходящего — кроме, пожалуй, правила о нарушениях правил: виновник наказывался «штрафом великого орла» (первое упоминание кубка). Стало быть, фейковый конкурент названного документа, измышленный «указ» «О достоинстве гостевом, на ассамблеях быть имеющем» можно — в силу его популярности в интернете — рассматривать как современный миф (что, кстати, и делает Синдаловский). Миф для носителя мифологического сознания, как известно, — это та же реальность, — положение, которое Сергей Шнуров, а вслед за ним издания, обозревавшие скандал с клипом, подтвердили своей доверчивостью и самоуверенностью. Да и не я ли сам в этой книге цитировал Ген. Григорьева: «…а будет так, как сердцем этого хотим»? Десятый пункт мифического «указа» гласит: «Упитых складывать бережно, дабы не повредить, и не мешали бы танцам. Складывать отдельно, пол соблюдая, иначе при пробуждении конфуза не оберешься». Красивая стилизация. Был бы «указ» этот правдой, и мы бы отсюда повели богатую событиями историю вытрезвителей.)

Но мы забыли о 1873-м. Вот точка отсчета.

Беспокойное отделение Обуховской больницы, более поздний (и более очевидный) прообраз будущих вытрезвителей, вызывало нарекания у гигиенистов: жуткая перенаселенность, плохая освещенность, запущенность, духота, отсутствие форточек. Решетки на окнах и вовсе наводили на мысль о тюрьме. А чем не тюрьма? Еще и похуже: чуть что — смирительная рубашка или пристегнут ремнями к железной койке. Странно, что этого печального места не заметила художественная литература. Смирительное отделение, предшественник беспокойного, занимавшее тот же первый этаж, оставило по себе куда более глубокую память. Пушкинский Германн тут бредил тремя картами. А лесковский Левша, здесь посаженный на полу в коридоре, просил государю секрет передать, «что у англичан ружья кирпичом не чистят», — привезли его, к слову, сюда мертвецки пьяного, обобранного и покалеченного. Вообще говоря, название «желтый дом» — по цвету стен именно этого здания — пристало ко всем сумасшедшим домам, в каких бы точках России они ни появлялись.

Появились в Петербурге и другие прообразы будущих медвытрезвителей. Речь идет о так называемых камерах для вытрезвления. Оборудовались они при каждой полицейской части. Собственно, оборудования никакого и не было, кроме отверстия в каменном полу, куда стекали моча и рвотная масса. Эти, по сути, карцеры набивали телами невменяемых горожан, подобранных на улицах. Лежали они там вповалку. Пошевеливаясь и приходя в себя. Доктор медицины В. Я. Канель в своем труде «Алкоголизм и борьба с ним», изданном в Москве перед Первой мировой, приводит сведения доктора Мендельсона касательно «борьбы с алкоголизмом» в Санкт-Петербурге. Так мы узнаём, что в камеру для отрезвления при Спасской части, рассчитанную всего на 9 человек, в иные дни набивали до 70. Про другую камеру — Литейной части — сообщалось, что на каждого ее обитателя «приходится по 3 куб. арш. воздуха, т. е. несколько больше объема гроба».

К методам отрезвления — а на иной взгляд, первой медицинской помощи — относились такие, как энергичное растирание ушей («ухи рвут, чтобы в память пришел», если вспомнить Лескова; этим обычно злоупотребляли по дороге в больницу), холодные компрессы на голову и обливания головы опять же холодной, желательно ледяной водой, а также раздражающие (с добавлением капель водки или уксуса) клизмы. Физическое воздействие в случае буйства относилось к неформальным полицейским методам не только обуздания, но и воспитания, тогда как алкогольная (современным языком) кома имела следствием отправку пациента в беспокойное отделение Обуховской больницы — без особых надежд на оживление.

Доктор Канель называл эту институцию карательного лечения «ужасным уголком, о существовании которого совершенно не подозревают столичные обыватели». Между тем только в 1904 году через петербургские камеры для вытрезвления прошел 77 901 человек. В 1908 году — 64 199. И это при населении города в полтора миллиона!

Не знаю, велась ли в советские времена столь же подробная статистика. Подозреваю, что нет. Число отрезвленных имело значение, когда коллективы вытрезвителей брали на себя социалистические обязательства в рамках социалистического соревнования, но надо понимать, тогда практиковались приписки.

Лично у меня интерес к этой теме возник после одного эпизода, — ниже ему будет посвящена отдельная главка, следующая за этой. Происшествие в личной жизни побудило меня задуматься о чужом опыте, и я тогда размышлял о составлении коллективного сборника, но дело было в конце девяностых, трудных для книгоиздания. Сборник должен был бы называться «Воспоминания петербургских писателей о вытрезвителе».