Книга о Петербурге

…Со стороны казалось, это бюст человека близкой эпохи, почти нашего современника — красного командира, пролетарского поэта, космонавта, просто героя. Очень удивился, когда, подойдя поближе, прочитал, что это архитектор Стасов (1769–1848). Судя по возрасту и датам жизни, век для него еще, похоже, восемнадцатый, до девятнадцатого надо дожить. Он не создал еще ни Московских триумфальных ворот, ни Измайловского (Троицкого) собора, который на самом деле тут и стоит за его затылком. Памятник потому и установлен здесь, что это памятник создателю собора. А мне казалось, что лучший памятник архитектору — его творение. Лучший памятник Стасову — Троицкий собор, действующий, живой. Но второй по величине в городе (и первый в стране на день освящения), собор как раз казался побитым, униженным. Без крестов, с обшарпанными колоннами гигантский склад неизвестно чего. Удивительно, что не взорвали, не перестроили в крематорий. Памятник его творцу выглядел на этом месте почти насмешкой. Над самим творцом.

Но пришли другие времена. Собор открыли, отремонтировали, он стал действующим. И бюст однажды пропал.

Все просто: он занимал чужое место — когда-то здесь возвышалась колонна Славы, памятник победе в Балканской войне. Место верное: Измайловский полк отправлялся на фронт после молебна в этом соборе. Земная жизнь русского архитектора закончилась раньше, много раньше, в другую эпоху, но победители именно в этой войне проходили у Московской заставы между колоннами триумфальных ворот, построенных прежде Стасовым и посвященных прошлым победам. В судьбах обоих воинских памятников есть сходство: и составленная из трофейных пушек колонна Славы, и Московские триумфальные ворота в свои годы (1930, 1936) подверглись демонтажу, — потом, как это иногда бывает, их решили вновь воссоздать, причем на своем месте. Московские ворота хотя и с трудом, но восстановили — ввиду сохранности отдельных частей; от колонны же Славы ничего не осталось. Где взять трофейные турецкие пушки? В итоге получился макет — прежней колонны в натуральную величину. Историческая реконструкция, так скажем. Но есть что есть — подарок городу к юбилею. И памятник Стасову заблаговременно освободил ему место. Никто и не заметил, как он исчез.

Бывают сверхскромные памятники — словно они стесняются сами себя. Когда в 2006 году огонь спалил большой купол собора, предположений было достаточно, порой самых фантастических. Но ни одному петербургскому мистику не пришло в голову связать пожар в соборе с исчезновением памятника его строителю.

Нет-нет, мы за мистику не переживаем. У нас и так все переплетено.

Словно видел впервые

Это вошло в привычку — выйдя из дому и свернув с набережной на проспект, обязательно смотреть в южную даль, где сквозь дымку проявлялись Московские ворота — для нас, туземцев левобережья Фонтанки, это был индикатор загрязненности ленинградского, потом петербургского воздуха. Безветрие, особенно затянувшееся, отзывалось досадой, хотелось выругаться: Московские ворота едва различались вдали. Резкость изображения, впрочем, появлялась при западном ветре, продувавшем город с залива. Ошибаюсь ли я, или в Петербурге Московский проспект действительно стал в глубину гораздо прозрачнее, чем в Ленинграде? Может быть, потому, что транспорт другой? Вспоминаю выхлопные тучи, испускаемые длинным двусоставным «полтинником», отъезжающим от автобусной остановки. На № 50 я каждый день ездил в институт и обратно. Московские ворота делили путь пополам. Наверное, это единственное, что мог бы вспомнить об их наличии обладатель замыленного взгляда. Это правда, взгляд по ним скользил, ни за что не цепляясь, как по приевшимся образцам наглядной агитации вроде портретов Брежнева или по обычным нашим кариатидам, поддерживающим бесчисленные балконы. Ну, помню, как, огибая историческое сооружение, длинный желтый автобус кривился в месте гармошечного соединения двух частей салона, — в остальном на протяжении всего пути, от площади Мира (уже и еще — не Сенной) и до поворота на Типанова, автобус шел прямо, и только прямо. Самое яркое впечатление скучающего пассажира: однажды на газоне, пешеходам недоступном, который был разбит вокруг Московских ворот, некая дама — в рабочей одежде — собирала грибы, шампиньоны, — и то трудно понять, почему это запомнилось: потому ли, что грибы росли возле Московских ворот, или потому, что, глядя в окно автобуса, я с грустью думал о свинце и чужом легкомыслии.