Книга о Петербурге

Получилось так, что однажды осенним днем девятьсот девяносто какого-то года что-то меня заставило оказаться на Митрофаньевском шоссе, совершенно тогда раздолбанном и пустынном. Тогда еще не было здесь никакой магистрали. Завернул сюда с Обводного: шел и дивился размерам промзоны, состоящей из мелких предприятий и складских помещений. Это была территория бывшего Митрофаньевского кладбища. Тут же сохранился кусок заброшенного старообрядческого, напротив него ютился завод мясокостной муки. Я повернул на Ташкентскую, по которой бегали стаи собак. За кустами и деревьями, приземистыми постройками и торцом кирпичной стены начиналась полоса отчуждения — здесь лежали железнодорожные пути, заставленные вагонами с разбитыми стеклами. Над ними возвышался мост с высокими фермами — путепровод, он был, что называется, в аварийном состоянии, путь на него преграждали бетонные плиты, и это как-то объясняло заброшенность и пустынность этих мест. Сейчас там другой путепровод, он ниже того, и по нему большое движение. На другой стороне железнодорожного полотна возвышаются бизнес-центры и прочие современные здания. А тогда беспорядочно громоздились какие-то строения, похожие на фабричные корпуса. Никого не было — ни одного человека. С моста открывался удивительный вид на город. На небывалый город, совсем не похожий на привычный наш Петербург. Скажу только, что поразило больше всего. Крыши старых промышленных корпусов были на уровне глаз, и вот над плоской крышей невзрачного здания — на уровне, стало быть, глаз — возвышалось нечто совсем уже странное и нездешнее: несколько ощетинившихся бутонов из рыцарских доспехов и знамен. Я не сразу сообразил, что это. А сообразив, не сразу поверил. Думал, что ошибаюсь. Там действительно был Московский проспект. А это действительно — верхняя часть Московских триумфальных ворот, почти целиком заслоненных зданием. Это — трофеи. Это то, что не имеешь привычки замечать снизу. Поразило, насколько они велики — даже на расстоянии. И насколько величественны. Поражал контраст фабричной утилитарной архитектуры и всплеска над ней неожиданного ампира. И что это все, в общем-то, достаточно близко. Трудно было поверить, что рядом одна из главных магистралей города. И что город по радиусу Московских ворот так не похож сам на себя. Надо было забрести, куда никто специально не ходит, и оказаться с ними на уровне глаз, чтобы вот так увидеть их величественную красоту. Ощущение было, будто не я на это смотрю, а мне это показывают.

Я прошел дальше и через пять-шесть минут оказался на шумном Московском проспекте, заполненном людьми и транспортом. Я стоял и смотрел на Московские триумфальные ворота, которые объезжал автобус. Я смотрел на них, словно видел впервые.

Сквозь них и в объезд

Московские ворота для приезжающего в Петербург означали границу, где пригородное Московское шоссе, не изменяя своей прямоте, превращалось в городской Царскосельский проспект, — названия будут меняться, но суть останется той же: необходимо было проехать сквозь них — между их колонн, через реальные ворота — действительно ворота, а не памятник до известной степени самому себе, объезжаемый городским транспортом в соответствии с указанием светофоров. Ворота, как и подобает воротам, — пропускали. Между центральными колоннами могли спокойно разъехаться экипажи, обозам и всадникам предоставлялись соседние междуколонные проезды, ну а если вы просто пешеход, милости просим в боковые пролеты у крайних колонн, здесь к вашим услугам еще и чугунные скамьи с фонарями: пешеход, не спеши, побудь, ощути себя в пограничье.

Со стороны Москвы путник заранее оповещался о приближении к столице империи. Вот верстовой столб-обелиск. Вот гранитная поилка для лошадей в виде фонтана. Вот справа, чуть в стороне от дороги, Чесменский, путевой для Екатерины дворец. Липы, посаженные вдоль дороги. Но всего выразительнее Петербург удостоверял себя вырастающими по мере приближения к ним величественными, слишком величественными для обычной заставы воротами, грозно возвышающимися над почти случайными строениями предместья. Фигуры гениев с гербами губернских городов, многосложные бутоны трофеев, надпись, извещающая о победах, которую было невозможно не прочитать (коль ты не чужд грамоте), — все это медленно наплывало на приезжего и уходило от взгляда, обращенного уже внутрь, в обещанную перспективу. Каждый въезжающий волен был ощутить себя триумфатором. Это был по-настоящему въезд. Что-то вроде инициации — человек попадал в пространство особого города, где по бокам стояли похожие на сторожевые замки кордегардии с башенками, а вдали, прямо по взгляду, сиял избыточно высокий шпиль Петропавловского собора, на который и была нацелена першпектива. Сразу перед собой приезжий видел первый мост через первый же из множества петербургских каналов — Лиговский канал, пусть невзрачный, не одетый в гранит, но сотворенный ради фонтанов.

Полагаю, проезд через эти ворота будил в человеке сильные чувства.

Попервоначалу уж точно.