Книга о Петербурге

Он рассказывал, как еще до поступления в институт ездил в Ригу, где эмигрантская газета «Руль», вопреки горлитовским циркулярам, была в открытом библиотечном доступе, — там печатался молодой Набоков, и въедливый Шиховцев пытался атрибутировать мелкие тексты, газетные головоломки, шахматные задачи. Он показывал мне свои тетради, разложив их на кровати в общежитии Литинститута (помню, как был потрясен): он пытался составить (тогда!) биохронику Набокова, взяв за образец биохронику Ленина в восьми томах!.. Обычной почтой отправил письмо сестре Набокова, и она ему ответила; они переписывались.

По первому образованию он был химиком. В Костроме преподавал химию в Высшем военном командном училище. Вряд ли начальство было осведомлено, кто такой Набоков (не специалист ли по химзащите?), но ходатайство на официальном бланке военного учреждения допустить преподавателя химии в закрытые фонды для работы по теме «Творчество В. В. Набокова по материалам эмигрантской печати» (как-нибудь так) ему подписали. Он приехал в Москву на сессию и с этой бумагой пошел в Ленинку. Его пустили в спецхран! К текстам!.. Позже он, с аналогичной бумагой, проник в спецхран нашей Публички… И чем он там занимался? В частности, этим: он переписывал от руки романы Набокова — буква за буквой, страница за страницей. А потом, уже в домашних условиях, перепечатывал под копирку на пишущей машинке. Выпускал тиражом, отвечающим одной машинописной закладке, — в пять экземпляров! И раздавал их — только читайте!

У меня до сих пор хранится тогдашний подарок Шиховцева — роман Набокова «Подвиг» в самодельном блоке, экземпляр № 5 (печать — почти слепая), с комментариями и обширным послесловием моего невероятного сокурсника.

Вот как раз для работы над «Подвигом» Шиховцев и приехал тогда в Ленинград.

А я только недавно женился.

И жили мы с женой у нас на Фонтанке. Между тем на проспекте Римского-Корсакова — в соответствии с пропиской моей жены — осталась пустовать ее комната в небольшой, всего-то двухкомнатной коммунальной квартире. Ну вот мы и дали Шиховцеву два ключа — от квартиры и той комнаты, а соседку предупредили, что поживет несколько дней хороший человек, тихий, спокойный.

Теперь переходим ко второму герою нашего повествования — к Надежде Константиновне. Я уже говорил, что в этой истории все нетипичное. Вот и соседка. Есть петербургский стереотип: скажите «соседка по коммунальной квартире», и сразу представится вредная мымра, способная подбросить вам в суп мочалку. Соседка моей жены была ангелом.

Вряд ли я вправе судить об этом, у меня просто язык не поворачивается произносить подобные слова, но если все же представить безупречно добродетельный взгляд из иных, заоблачных сфер, Надежда Константиновна с тех сторонних позиций должна была бы видеться человеком без нравственных недостатков. Вот и я не смог бы сказать о ней ни одного нехорошего слова. Нельзя же упрекать человека за прекраснодушие. Когда я оставался у своей подруги, Надежда Константиновна, слава ей небесная, норовила нас чем-нибудь накормить, — еще бы, к ее молодой соседке пришел гость, а где у студентки время найдется, чтобы стоять у плиты? Ее смущала продолжительность наших первых свиданий, она серьезно думала, что все дело в разведенных мостах, и переживала, не зная, как нам помочь, ведь в комнате только одна тахта и я, наверное, сплю на полу. Иногда к нам заваливались друзья, мы вели себя шумно, — в этой квартире можно было шуметь, потому что Надежда Константиновна, я не сказал, была глухая и чаще всего отключала слуховой аппарат, когда, уединяясь у себя, писала свою работу по микробиологии. «Надежда Константиновна, как ваши труды?» — уже утром (на кухне), когда включен аппарат. «Спасибо, спасибо, следую плану…» Вот же, сказал «глухая» — а это полбеды. У нее был горб — следствие младенческой травмы, и, будучи низкого роста, была она такой с этим горбом, словно ее кто-то нарисовал, не умеющий рисовать, да еще в дурном настроении. Ее звали сняться в кино, в каком-то специфическом эпизоде, но она отказалась. А что ей могли там предложить? Уж явно не роль доброй феи. Она же обладала добротой ирреальной, хочется сказать, сказочной, — она и была похожа на героиню немыслимой сказки. А с женой моей будущей, своей соседкой, она жила душа в душу.

В общем, плохо разбиралась Надежда Константиновна в некоторых вещах, о таких говорят обычно «не знает жизни», но она другое знала: что-то такое — чего другие точно не знают.

Ту же микробиологию взять. Среди специалистов, насколько мне известно, она слыла авторитетом, причем имелась такая область знаний, достаточно узкая, в которой лично ее знания считались исключительными. Почему-то мне сейчас кажется, это касалось культуры дрожжей. Хотя кто ее знает.

Она была на пенсии, но продолжала работать по теме, ходила по каким-то дням в свой научно-исследовательский институт, не знаю какой.