Книга о Петербурге

С Петром I иначе: кесарю — кесарево. При всем его величии («Его Величестве») он оставался только «персоной» — всегда. Даже во времена своего неограниченного владычества. Достаточно и того, что на небесах у него был свой покровитель.

Петр был равен себе. Ленин был больше себя.

Выше Петра был другой Петр. Выше Ленина был Ленин сам.

Название Петербург отдавало двусмыслицей, название Ленинград — нет. Если бы ленинградцы хотели рассуждать в этих категориях, они могли бы Ленина назвать покровителем города.

Но это был бы не тот Ленин, который Ленин, не тот, который о двух ногах и без перьев, а тот Ленин, который выше Ленина, больше Ленина, помимо Ленина: Ленин — которого нет.

Гений и злодейство

Советские граждане, включая интеллигенцию (и, в частности, творческую интеллигенцию), надо признать, в подавляющем большинстве относились к Ленину с почтением — кто с бóльшим, кто с меньшим. Интеллигенции времен застоя и первых лет перестройки такое отношение к Ленину отчасти передалось от шестидесятников. Борьба с культом Сталина велась, по Хрущеву, под лозунгом «восстановления ленинских норм».

Ленин как миф — порождение прежде всего интеллигентского сознания, а также коллективного бессознательного русской интеллигенции (советской и антисоветской). То, что реальный Владимир Ильич однажды обозвал интеллигенцию говном, не должно вводить в заблуждение. Ленин и есть интеллигенция, — и сама интеллигенция это если не понимала (отказывалась понимать), то интуитивно чувствовала. Неужели никто еще не написал «Владимир Ленин как зеркало русской интеллигенции»? (Погуглил: о я наивный! — нет, есть, конечно же. Ну так оно на поверхности.) Ладно.

Ленина хватало на всех. Для детей был свой Ленин — мальчик Володя, изображенный на октябрятской звездочке, честный и справедливый, заступник слабых, или взрослый Ленин-революционер, смелый и умный, даже в тюрьме одурачивающий глупых надзирателей, или дедушка Ленин, мудрый и добрый, друг детства, организатор елки. У рабочих был свой Ленин, — понимающий классовый интерес тех, кто стоит у станка, враг бюрократии и всех идиотств, которые воплощало в себе не только непосредственное начальство, но и высшее руководство страны во главе с престарелым генсеком, навесившим на себя «погремушки». У военных был свой Ленин — создатель Красной армии (так представлялось), символ побед. У диссидентов был свой Ленин — у одних тоже хороший Ленин, чью «старую гвардию» расстрелял Сталин; у других — фигура противоречивая, — кашу заварил, нарубил дров; у третьих Ленин плохой или очень плохой, во всех отношениях и смыслах, но многие ли в стране тогда читали Солженицына? Солженицын сам был как Ленин — только наоборот.

Советская интеллигенция в массе своей Ленина уважала. Ленин был на ее стороне.

В московском Театре на Таганке в самом смелом спектакле «Антимиры» вызывали овацию звучащие со сцены стихи Вознесенского: «Уберите Ленина с денег. Он для сердца и для знамен». Евтушенко в год столетия Ленина на свой прогрессистский манер прославлял юбиляра в поэме «Казанский университет». Прогрессивный драматург Михаил Шатров вообще специализировался на ленинской теме, его пьесы шли по стране, и публика ценила их за «смелость» и «честность». В первые годы горбачевской перестройки жесткая критика сталинизма велась как бы с ленинских позиций: плохой Сталин извратил идеи хорошего Ленина. Пьеса того же Шатрова «Дальше… Дальше… Дальше…», посвященная судьбам ленинских идей, — один из главнейших перестроечных текстов, — его популярность (именно текста — в журнальной публикации) была немыслимой, при всей своей краткосрочности.

Критика Ленина совпала с критикой собственно партии с ее руководящей ролью в Советском государстве.

Оказалось, что злодей не только Сталин, но и Ленин тоже злодей.

Стало быть, проиграл Владимир Ильич Ленин. Общество-то наше захотело в капитализм.

Много было Ленина, много.

Утомил.

Ленинградское

Ленинград был любимцем СССР. К ленинградцам относились хорошо везде — не только в России (РСФСР), но и в союзных республиках. Помню эту радость незнакомых людей, узнававших, что я ленинградец. Одни и те же сцены повторялись везде — в Красноярске, Нижневартовске, Салехарде, Ереване, Кишиневе, в Крыму. Вам обязательно говорили, как любят Ленинград и какие замечательные ленинградцы (отмечалась вежливость и культура). Тут же в разговоре обнаруживалась персональная связь вашего собеседника с Ленинградом. Кто-то учился в Ленинграде, у кого-то там жили родственники, а кто-то просто мечтал когда-нибудь посетить Ленинград. При этом почти всегда сравнивали Ленинград с Москвой, конечно не в пользу последней.

Москву недолюбливали, и доля недолюбства Москвы с противоположным знаком доставалась Ленинграду — сверх безотносительной к нему любви.

Вторым всесоюзным любимцем была Одесса.

Мне кажется, одесситам и ленинградцам путешествовать по стране было проще.