Книга осенних демонов

— Блин, парень, ты думаешь, что я упомню всех, кто был в шелковой рубашке? Не припомню. Как его зовут?

— Я не помню, какое-то необычное… Христиан, Блазей, Милош… Может, кто-нибудь делал фотографии? Я бы показал его на фото.

— Ты что, влюбился? — Павел расхохотался, а Януш сжал зубы и закатил глаза, призывая стены в свидетели своей обиды. — Слушай, Януш, у меня через пятнадцать минут пи-пи-эм [7], а я стою в пробке. Я как вспомню, перезвоню тебе, привет!

— Ppm — это единица измерения концентрации, миллионная доля, дурак ты тупой, — с ненавистью рявкнул Януш в глухо гудящую трубку. — Черт тебя побери, мажор ты драный! Мутант!

Потом он вспомнил еще одного знакомого, ну, почти знакомого, который был на той вечеринке, потом еще одного, рыжего со стрижкой ежиком и в очках с металлической оправой, который рефлекторно всучил ему визитку. Позвонил им и выдал ту же версию, что и Павлу, сначала представившись и обрисовав свою скромную личность, а потом обрисовав Золотого парня. Результат — ноль. Было похоже на то, что: а) он сошел с ума и стал жертвой наваждения или б) никто кроме него и Сильвии вообще не заметил этого парня. Будто тот был невидимкой.

Ужин напоминал похороны свинины. Они ели, не глядя друг на друга, Сильвия демонстративно внимательно просматривала женский журнал, выискивая психологические советы и письма от угнетаемых и преследуемых, а Януш грустно пялился в телевизор, в «Крупицы жизни». На прошлой неделе в этих крупицах кто-то умирал от рака и, умирая, постепенно терял зрение и слух. Супруги не разговаривали. Сильвия из упрямства, потому что уж если начинала, то могла молчать неделями — ее рекорд составлял полтора месяца. А Януш был в самообороне. Он успел научиться тому, что не принудит ее к разговору, дискуссии или хотя бы к скандалу. Только к слезам. Она отвечала обрывками фраз и вела себя так, словно продала себя в рабство для спасения семьи. Так и будет сидеть, страдальчески молчать, смотреть перед собой или рисовать на полях газет всякие загогулины, пока ее муж не упадет на колени и не станет умолять о снисхождении.

На этот раз он был готов выдержать даже ценой своего психического здоровья. Он решил, что будет открыт и в любой момент готов сложить оружие, но не станет лебезить. Никаких цветов, на которые бы она бросила мимолетный взгляд, продолжая молчать, никаких нежностей, заканчивающихся извечным: «Я не хочу, не трогай меня», никаких отчаянных поисков причины, никакого нытья.

Обе стороны окопались, туман и пары иприта заполнили щели. Повисла тишина, говорил телевизор, вилки и ножи скрежетали по фарфору тарелок. Похороны свинины, хлеба и корнишонов.

Он убежал в ванную. Лежал в горячей воде, слушая, как из крана течет струя воды и ввинчивается в пену булькающего колодца, и пытался очутиться в какой-нибудь далекой беззаботной стране мечтаний.

Подытожим: она была зла, потому что осталась верна ему и ужасно сожалела об этом. Этот туманный взгляд, которым она смотрела в горизонт, это глухое молчание, эти демонстративно тщательно приготовленные обеды — не только упреки. Это также проявление страшной тоски. Тоски по тому человеку. По его дорогому парфюму, по его белоснежной шелковой рубашке и блестящим, как фарфор, белым зубам. По волшебному, как ароматы Востока, запаху его пота. По игре его мускулов и дикой езде на «порше» с открытой крышей по серпантинам дорог на юге Италии. По эксклюзивному миру, от которого она отказалась и которого ему не простит. По тому, что могло быть, но не случилось.

Януш не знал, что хуже. Если бы она изменила ему, он был бы в выигрыше, с ним бы все было в порядке — обманутый, брошенный, одинокий. А в этой ситуации он оказывается угнетателем.

Бренчанье телефона утонуло в шуме льющейся в ванну воды, но Януш и без того его почувствовал в таинственной вибрации стен или стуке сердца. Потом ее голос, беззаботный и радостный, как серебристый бой курантов.

Он слов не слышал, только ритмическую окраску разговора. Каждый разговор имеет свою окраску. Острый обмен мнениями подобен прерванному стаккато пулемета, по-иному звучит беззаботная болтовня с подружкой, ежеминутно прерываемая взрывами смеха, иным кажется деловой обмен информацией и тем более разговор поссорившихся супругов словно сквозь зубы. Этот же имел радостную окраску, но и таинственную. Сильвия нежно предостерегала, он слышал интонацию нежной кокетливой перебранки.

Януш наклонился и выключил воду. По-прежнему слов не разобрать. Его сердце колотилось, словно хотело разломать грудную клетку.

Это был он. Не важно, что Януш ничего не слышал. Он чуял его. Чуял мерзавца сквозь кафельные стены и километры телефонных проводов. Несколько тысяч лет тому назад он точно так же учуял бы его запах. Запах врага.

Он вылез из ванны, на коврик стекала вода, схватил полотенце, замотался в толстый махровый халат. Когда выходил, услышал, что разговор внезапно сменил мелодику. Сначала что-то приглушенным, доверительным голосом, а потом громко, почти официально, безлично. Сильвия положила трубку.