Книга отзывов и предисловий

Опыт. Тексты, где Пригов говорит о переживании, событии, эксцессе, – это часто нарративы. Их герой рассказывает о пережитом («Я видел рыжих муравьев», «Я видел крыс в различном виде») – и уподобляется сказителю или мудрецу. Опыт сообщает говорящему авторитет, в стихах этого раздела Пригов примеряет маски старца или старицы: им есть что вспомнить, они обладают правом поучать молодых и фамильярничать со смертью, – впрочем, тут же эта авторитетность подрывается, потому что тем же тоном нам рассказывают об опыте выковыривания козявок. Но и пафос, и антипафос – вещи общечеловеческие: Пригов вновь близко подходит к «просто высказыванию», если оно вообще возможно.

В

Власть. Тема власти – одна из ключевых для концептуализма, потому что понимать концепцию власти можно очень широко – в том числе и как власть художника над произведением и над зрителями, которые на это произведение смотрят. Притом художник может допустить любую вольность толкования – «Пригов сам неоднократно говорил, что разные читатели могут выбирать в его тексте любой уровень значения»[71], – но и на это можно посмотреть как на назначающий, разрешительный акт. У Пригова есть стихи о власти божественной, демиургической (том, что Фаулз называл Godgame; например, стихотворение «Куликово поле» выглядит как рассказ об игре в солдатики: «Вот этих справа я поставил / Вот этих слева я поставил…»); о власти государственной – алогичной и карающей или, напротив, мудрой и милостивой, в зависимости от угла зрения; о власти языка и мышления, навязывающих человеку свои пути и структуры. А есть и о самой концепции власти – и тех парадоксов, которые с ней связаны: «Сама идея власти / Тоже отчасти – власть». Здесь и стихи о Милицанере – самом известном приговском герое, который виден отовсюду и «не скрывается», будучи манифестацией власти и исходящей от нее идеи порядка (см. ниже, «Высокое»). Конкретные случаи, описываемые в стихах, – иллюстрации к различным властным моделям. Можно говорить о традиционной пирамидальной иерархии, в которую подставляются разные значения («Убитого топором назначить премьер-министром / Убитого ножом – первым заместителем / Убитого пулей – министром без портфеля»), – а можно и о разветвленной структуре аналогий, все равно приходящих к патернализму (см. также «Отец»):

Вот к генералу КеГеБе
Под утро деточки подходят
И он их по головке гладит
И говорит: бу-бу-бе-бе
Играясь с ними и к себе
Потом он на работу едет
И нас всех по головке гладит
И говорит: бу-бу бе-бе
Играясь с нами

Но, может статься, модель нужно усложнить. На карикатуре Херлуфа Бидструпа выволочки и выговоры спускаются от высшего начальства к подчиненным, пока наконец дело не доходит до несчастной собаки, получающей пинка. Но на последнем «кадре» собака вгрызается в зад самого большого босса, с которого и началось действие. Казалось бы, среди уроков, которые постигает герой Пригова, – тот, что земная власть в конце концов не вечна и не тотальна. Обстоятельства позволяют ускользнуть от нее и даже позлорадствовать: «Художник подпольный Василий / Такой андерграундный мэтр / Его уж за город селили / За сорок второй километр / При советской власти / А нынче, гляди-ка – в Париже / И всех зарубежных не ниже – / Свобода!» Однако есть и другое стихотворение с тем же финалом «Свобода!»: история «молодого кегебешника», который при советской власти «вовсю диссидентов дрочил», а нынче «уже генерал и ревизор / большого региона». Проблема власти, таким образом, не снимается каким-то конкретным случаем – на него всегда найдется контрпример.

Война. Говоря о войне, Пригов и опосредует личный опыт – знакомство с воевавшими людьми, и суммирует советские идеи жертвенности и героики, и проговаривает общественные неврозы, связанные с атомным оружием, китайской и американской угрозой, «звездными войнами» и т. п. Есть у него и тексты, пародирующие сюрреалистскую отвлеченность в обращении с военной тематикой. «Война (пишу я по-азербайджански) / Есть (я пишу опять по-азербайджански) / Кофеварка (и это пишу по-французски) / На столе (это я пишу по-армянски) / Аллаха (это я опять пишу по-азербайджански)»: через обозначение языков здесь называются реальные противники/комбатанты, а «французское» вкрапление, возможно, как раз указывает на объект пародии.