Книга отзывов и предисловий

Пригов постоянно работает с пушкинским мифом и мотивами пушкинской поэзии. Его отождествление с Пушкиным («я тот самый Пушкин и есть») – жест двойного назначения. Как мы знаем, графомания – еще один постоянный предмет приговской рефлексии – особенно любит рядиться в пушкинские одежды (см. статью Ходасевича «Ниже нуля» с примерами текстов графоманов, которые буквально утверждали, что в них вселился дух Пушкина или они являются его реинкарнациями). С другой стороны, фигура Пушкина неизбежно наводит на размышления о «вакансии поэта» – универсального сочинителя, способного описать и объяснить мир «понятным нашим общим языком». В отрыве от мифологии такая фигура обозначает социально-литературную функцию, роль – и Пригов, при всех оговорках, на такую роль претендовал.

Героизм. К фигуре Гения близка фигура Героя – но характерно, что Пригов редко назначает на эту роль себя: ведь Гению пристало петь Героя, посвящать ему оды. Разумеется, оды эти – пародические, остраненные: героика (в том числе советский героический пантеон: Буденный, Дзержинский, Павлик Морозов…) интересует Пригова как феномен, вчуже. Здесь вновь происходит размежевание с романтическим мифом. Такой топос, как борение с природой, решается в сниженно-рациональном ключе:

Вдоль кипящего прибоя
Бледный юноша ходил
Еле слышно говорил:
Мы поборемся с тобою!
Чем окончился их бой
Уж не ведаю – прибой
Впоследствии
Я встречал неоднократно
А юношу – нет, больше не встречал.

Гибель. Гибелью часто оканчивается путь героя. В стихах Пригова о насильственной смерти (см. выше, «Рок»), о внезапном конце, о смерти как процессе и переживании, пожалуй, больше всего проявляется его близость к обэриутам (близость, которую Пригов в частных разговорах отрицал). Их тоже завораживала в смерти дихотомия физиологического и метафизического: достаточно сравнить многочисленные немотивированные исчезновения в стихах и прозе Хармса – и его же тягу к описанию насилия.

Дяденька, дяденька, у тебя не из кармана,
А из спины торчит ножик и крови – просто жуть!
Я не знаю, где здесь больница,
Но все равно уже поздно. Ты сейчас помрешь.

Город. Декорацией событий у Пригова часто становится город – в первую очередь любимая им Москва и втройне любимое, «родное» Беляево. «Думаешь блаженно – / Совсем, как Беляево / Так это и есть – Беляево»: это совсем не того же рода тождество, что «я тот самый Пушкин и есть». Несмотря на утопическое начало стихотворения – «много денег в огромном дворце», – перед нами один из редких случаев, когда А = А. Беляево в частности и Москва в целом – пространства любви и полноты жизни, микрокосмы, подобные макрокосму. «Эту, эту бы мне Влтаву / В жены б мне – да уж женатый» – неслучайная аллюзия на «Я хотел бы жить и умереть в Париже, / Если б не было такой земли – Москва». Вместе с тем абстрактный город для Пригова – сложно устроенное пространство ловушек и каверз: в нем возможна встреча с чудовищем, с вражескими армиями, с внезапно исчезающими людьми. И, конечно, есть возможность исчезнуть самому.

О

Обыватель. Обыватель – он же и обитатель, насельник Рутины. Кажется, что он противоположен Гению, но на самом деле в приговском космосе он зачастую помещен с ним в одни условия – и эти условия вызывают одинаковые реакции. Собственно, валоризация обыденной, обывательской речи, восходящая как минимум к опытам лианозовцев/конкретистов (при желании можно двинуться дальше, от Вс. Некрасова к Н. Некрасову, попутно кланяясь Зощенко), – один из основных инструментов Пригова. Она позволяет ему исследовать, «влипая» в обывательские маски, коллективное сознание и коллективное бессознательное в момент взаимодействия с миром. Например, стихотворение «Вот избран новый президент…» можно прочитать как стенографированный – или снятый с экспозицией в несколько секунд – фрагмент потока сознания человека, сидящего перед телевизором и смотрящего выпуск новостей.

Вот избран новый Президент
Соединенных Штатов
Поруган старый Президент
Соединенных Штатов
А нам-то что – ну, Президент
Ну, Съединенных Штатов
А интересно все ж – Прездент
Соединенных Штатов