Книга отзывов и предисловий

Иные. Галерея существ, с которыми взаимодействует герой Пригова, впечатляюще обширна: от вполне земных болезнетворных бактерий до аллегорических зверей (так, коростель, ради рифмы опустившийся на приговскую постель, – это Плотинов Нус), неумерших мертвецов и непроявленных духов, которых Пригов так и называет: «иные». Мир Иных принципиально синкретичен, они способны к трансформациям – по крайней мере, в глазах смотрящего:

Крыса с огромным голубым
Хвостом, как будто спиртовым
Прозрачным пламенем объятым
Ползет по серой половице

К нам приближаяся – Ребята! —
Шепчу я – Она – Царь-Девицу
Мне
Напоминает

Иным может стать и человек сам для себя – оказавшись в чужеродном пространстве («Я брел по берегу моря / Все время себя вспоминая…») или даже распавшись на части, на отдельные сущности:

Стой! ты кто! —

Я – твое тело! —
Да? А я как-то по-другому себя представлял

Здесь есть и еще одно, возможно непредвиденное, проявление «искренности»: в приговских описаниях встреч с Иными ощутим явственный ужас – и желание этот ужас передать, в том числе протискивая через ироническую рамку. Пригов хочет подступиться к тому, «что не может быть концептуализировано»[69]. В отношениях с Иным могут быть разные стратегии, например принятие. В одном из своих сборников Пригов создает Сверхкатегорию – «Махроть всея Руси». Это «великий зверь» и одновременно некая всепоглощающая субстанция, нечто среднее между сологубовской Недотыкомкой и тем, что сейчас называется хтонью («Махроть» даже фонетически похоже на «хтонь»). Возможно, шагом в сторону от этого ужаса становится принципиальное разграничение между собой и Иными – как в знаменитом стихотворении «Вот избран новый президент…», где интерес к президенту другой страны вытекает из полнейшей его, президента, внеположности говорящему. Как и большинство приговских жестов, этот – амбивалентен: с тем же успехом стихотворение можно прочитать как манифест обывательского равнодушия, недалекости (и в таком качестве оно будет включено в раздел «Обыватель»). Но когда перед лицом Махроти всея Руси понимаешь, что у тебя есть несколько вариантов поведения, это уже неплохо. Например, в одном из диалогов, включенных нами в собрание, персонаж по имени Пригов перехватывает инициативу и расправляется с персонажем по имени Сталин, еще одним Иным из числа приговских – и, конечно, не только приговских – демонов.

Г

Государство. XX век задал отношениям поэта и государства исключительно мрачный тон. Несмотря на это, для поэта-концептуалиста отношения с государством, претендующим на главенство в дискурсивной среде, продуктивны. И язык государства, и его модели взаимодействия с гражданами предоставляют огромный материал для поэтического переосмысления – и присвоения:

Как я понимаю – при плановой системе перевыполнение плана
                  есть вредительство
Скажем, шнурочная фабрика в пять раз перевыполнила шнурков
                        количество
А обувная фабрика только в два раза перевыполнила план
Куда же сверх того перевыполненные шнурки девать нам

И выходит, что это есть растрачивание народных средств
               и опорачивание благородных дел
За это у нас полагается расстрел

Здесь нужно отметить две вещи. Во-первых, ироническому отношению способствует временная дистанция. В то же время она не гарантирует безопасности: известно, что позднесоветский эксперимент Пригова с расклеиванием «обращений к гражданам» – то есть вылазка на территорию государства, вызов его монопольному праву обращаться к людям – окончился принудительным водворением поэта в психиатрическую лечебницу. Во-вторых, «Государство», строго по классической дихотомии, не тождественно «Родине», что формулирует и сам Пригов, на фрейдистский манер сравнивая Государство с отцом, а Родину с матерью. Пригов постоянно размышляет об административном, бюрократическом и дидактическом языках советского государства, о его символике. Государства постсоветского здесь меньше: его язык интересует Пригова скорее как свидетельство его хаотического становления. «Так я страдал над государством / Пытаясь честно полюбить» – в этом признании «мерцающего» героя приговской поэзии чувствуется и отношение художника к своему материалу.