Книга отзывов и предисловий

Липовецкий вспоминает приговскую формулу «искренность на договорных началах». Договор этот, опять же, театрального свойства: нам предлагают посмотреть спектакль об искренности, рассмотреть ее не как жизнь, но как жизнеподобие. Это не искренность, а «как бы искренность». Стихи из сборника «Новая искренность» Пригов в авторском предуведомлении называет «знаками ситуации искренности». В предуведомлении к «Графикам пересечений имен и дат» он издевательски подсчитывает, что в этом сборнике «искренности (истинной, нерефлексирующей, онтологической, так сказать) процентов на 88». Громкие возмущения, чистые порывы («О, как мне хочется ее расцеловать / И вместе с нею плакать беспричинно»), задушевные исповеди, отсылки к друзьям и знакомым, перечисления подлинных мест работы и путешествий, даже нарочито энигматические, саморазоблачительные конструкции («Капелька крови на клюве голубя / Искренность партийного работника») – все это в исполнении Пригова заставляет в первую очередь приглядеться: кто сейчас с нами говорит? Пригов как теоретик совершенно не доверял наивности, часто отождествлял ее с невменяемостью. Пригов как практик видел в наивности неиссякаемый источник для исследования, для постоянной имитации – задолго до эпохи нейросетей.

Искусство. Это еще одна из магистральных тем Пригова: ипостаси художника и перформера для него были не менее важны, чем ипостась поэта. Его стихи на эту тему – рефлексия об искусстве, не только изобразительном, но и, так сказать, Искусстве с большой буквы (с непременной поправкой на проблематичность всякой большой буквы в приговской оптике). Можно рассмотреть одно из самых известных стихотворений Пригова:

В буфете Дома Литераторов
Пьет пиво Милиционер
Пьет на обычный свой манер

Не видя даже литераторов

Они же смотрят на него

Вокруг него светло и пусто
И все их разные искусства
При нем не значат ничего

Он представляет собой Жизнь

Явившуюся в форме Долга
Жизнь кратка, а искусство долго
И в схватке побеждает жизнь

«Жизнь, явившаяся в форме Долга» – это, опять-таки, та самая искренность/наивность, для которой не существует двойного дна высказывания. С другой стороны, будучи человеком искусства, Пригов не может не отдавать должного его гипнотическому воздействию: отсюда вчуже восхищенные стихи о Данте или об опере «Тангейзер». Вообще музыка, свободная от множества обременений текстуальных и визуальных искусств, кажется, больше всего приближает Пригова к разговору о «чистом искусстве». Попытки его иронического остранения, в свою очередь, тоже остраняются:

Оратория идет
Хор вздыхает и поет

Он поет, что ему тяжко
Он вздыхает тяжко так
И я вслух шепчу: Бедняжки!
Ты в ответ шепнешь: Дурак!
Это просто текст и музыка такая
На самом деле им совсем не тяжко

Конечно надо поработать, но им за это и хорошо платят!
Тебе бы так платили! —
Да? я не знал! ну, тогда нормально! однако же все равно им тяжко!

Появление мотива денег, которые художники-романтики именовали «презренным металлом», не случайно: искусство для Пригова – поле столкновения ценностей. Можно поставить рядом стихи о скульпторах, к чьим великим творениям вдруг подползает «жижа» из лопнувшей канализации, и о художниках, которые осознают, что в связи с подорожанием кистей и красок их творения теперь стоят дороже. Классическое сравнение денег и дерьма подчеркивает приговское желание столкнуть «низкий» и «высокий» миры. Можно сказать, что Пригов, заставляя взаимодействовать «высокую» и «низкую» топику, делает свой поэтический мир универсальным.

Искушение. Многие стихи об искушении у Пригова связаны с эротикой: «Какая стройная мамаша! / Какой назойливый сынок! / Ну что за жизнь такая наша! – / Уединиться б на часок». Но искушения в мире Пригова отнюдь не только сексуальные: наряду с либидо тут активно действует деструдо, причем часто одно от другого неотделимо. Пригов играет с традиционными образами искусителей, вплоть до знаменитого библейского – «если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя», вплотную подступаясь к теме Героизма (см. ниже).