Книга отзывов и предисловий

Поэтому, может быть, финальной привязкой служит высказывание холодное и горькое («Адам мой муж / ты одинок забыт всеми кроме меня / помни кроме меня»); понижение температуры замедляет движение. Связи труднее разорваться. Такая констатация позволяет не обращать внимания на тех, кто извне сферы смотрит на двух человек, танцующих подводное танго; когда-то этим чужим наблюдателям наскучит зрелище, и они выпустят шар (раковину, книгу) из рук – но наскучит ли танец тем, кто остался внутри шара?

Воннегут писал: «Земляне всегда вели себя так, как будто с неба на них глядит громадный глаз – и как будто громадный глаз жаждет зрелищ». Самодостаточность, освобождение от громадного глаза – одна из главных тем стихов Елены Баянгуловой. От ассоциации с громадным глазом читатель этой книги предостережен: даже если он потребует следующего слайда, подводное танго, которое танцевали не ради него, останется в его памяти.

Петр Разумов. Люди восточного берега. СПб.: MRP, ООО «Скифия-принт», 2017

Стихи Петра Разумова преобразились. Читатель, знакомый с предыдущими книгами Разумова, обратит внимание на то, как изменилась степень герметичности в его стихах. Представим себе некие несимметрично расположенные столбы, столбики, покрытые темной тканью, – опираясь на них, стихотворение движется, но время от времени скрывается за ними. Так у Разумова в «Ловушке» и «Управлении телом» работали рифма и ритм, принципиально нерегулярные, продолжающие Елену Шварц. (В книге «Коллеж де Франс мне снится по ночам» они работали по-другому, она вообще резко отличается от прочих, и говорить здесь о ней мы не станем.) Этих столбов больше нет: стихотворение передвигается без них, подобное шаровой молнии, которая ведет себя непредсказуемо. Цитирую один из любимых текстов – «Энциклопедию экстремальных ситуаций» Анатолия Гостюшина: «Она может оставить после себя дырку в двери, а может лишь запах озона».

Первые тексты, с которыми столкнется читатель этой книги, кричат о присвоении и потреблении. Предметное и словесное богатство, рассыпанное здесь, превращает строки в витрины и прилавки. Контексты современного потребления, которые, как принято считать (считают не какие-то там заоблачные авторитеты, а «все»), не идут Петербургу, сталкиваются с петербургскими же литературными клише, мотивами Достоевского и Некрасова. Кто кого сборет? Наблюдать за этим поединком неловко. Субъект, в голове которого находится ринг, никак не может попасть в ритм вакхического празднества: нужно помнить о том, чтобы не заляпать дорогие (в кавычках) вещи, нужно оберегать их от опасностей (вспомним стихи Сергея Круглова: «Тут в подворотне подонки! / Напали, из рук выбили, глумились, / Растоптали мечту в стеклярусную пыль, в ноль!»), нужно злиться на них за то, что они занимают место в жизни. И еще нужно им мстить.

Текст, описывающий такие двойственные чувства, и оказывается с двойным дном: «О вещи, хвалу и славу пою ширпотребу, фетишизму, изматывающим очередям к кассе!» – очевидно уитменовский пафос такой строки, неумеренный восторг от скидок и модных вещей легко приподнять, как крышку консервным ножом, чтобы обнаружить под ней то, о чем умному человеку говорить нелегко: проще «петь хвалу ширпотребу». Отчасти так происходит и потому, что диктат неприятия консюмеризма лишает нас возможности получать удовольствие от вещи, помня о социальном контексте каждого составляющего ее элемента; в этом смысле движения против принятых (как «вообще», так и внутри конкретных сообществ) схем потребления – порча, возврат, нарочитое любование – выглядит лавированием, попыткой взломать логику системы.

Дело, впрочем, и в том, что разговоры о вещах более глубоких требуют серьезнейшего расхода нервов, отстаивания остроты своего взгляда, будь то направленная вовне политика или направленная внутрь интроспекция – иногда от нее, как от комара, напоминающего о покойной бабушке, можно отмахнуться, но часто после нее остается «голый человек на голой земле»:

Больше нет отчаянности, осталось отчаяние
Простое голое больное отчаяние,
Не растрепанное шпанливое пубертатное
А угрюмое тяжелое, отчаяние стареющего мужчины
И ни одной причины ему быть нет
Просто все обрыдло и хочется отдыха

Поэтому я и курю