Книга отзывов и предисловий

Не раз говорилось, что поэзия Арсения Ровинского и других авторов, которых принято относить к «новому эпосу», по-особому «работает» в больших объемах. Тексты как бы становятся множеством разнесенных точек, из которых благодаря их массовости складывается более-менее непротиворечивая в целом (хотя, разумеется, противоречивая в деталях) картина. Тем интереснее попробовать взглянуть на книгу относительно небольшую – и притом собравшую тексты, написанные за короткий период. Как работает принципиальное для Ровинского недоверие к континуумам на небольшом пространстве / при большом приближении?

Работает прекрасно. Перед нами новые наборы разрозненных персонажей, которых здесь называют интимно, эллиптически, как старых знакомых, даже если речь идет о том, что они относятся к категории «гандонов»: «Гринберги, оба. / Хорьковский. / Лера Виглянская»; «послал Аллах не очень умного спутника жизни / Жене Фильштинской» и т. д. Вот они, застигнутые в рандомные моменты. Их речь, как у Мандельштама, «летит по рядам шепотком». Иногда, как в заглавном тексте «Козы Валенсии», взгляд и слух останавливается на них и их речи подольше – и тогда, чтобы избегнуть цельности, под оболочкой обыденной коммуникации вырастает отчетливо сюрреалистическое сообщение, вызывающее, однако, острое сочувствие: ну в самом деле, «у всех у нас есть накопления, / мы не хотим рисковать, но – / козы Валенсии / это не просто козы». Тем не менее поэтика Ровинского остается поэтикой отрывка, и когда одна из его героинь говорит: «Мне всегда казалось, что главное – это лейся, / лейся и дальше, коварная, злая речь, / не замечай ничего», – это не утверждение власти непрерывной речи, а отказ от нее (как у Бродского: «Я всегда твердил, что судьба – игра»: читая, мы легко забываем, что сейчас-то он это уже не твердит).

Соответственно, все, что может эту речь сделать цельной, целостной, топологически непрерывной, ассоциируется с репрессивным побуждением к единству – будь то тыняновская теснота стихового ряда или геополитическая игра, оборачивающаяся войной.

В этой книге недаром рифма появляется при описании катастроф. «Уметь в рифму» – значит для Ровинского уметь выбрать особо выгодный для катастрофы фильтр:

на Северлаге
ага ага
подняли флаги
из творога
стучат копыта
горят рога
у нас открыто
ага ага.

Рифма у Ровинского обладает страшной, закругляющей логикой:

Вложили полторы, а получили
семнадцать с половиной, и в лесу
купили пасеку,
и самый лес купили.
Марксизм не умер сам —
умышленно губили волшебную лозу, и погубили всю,
а кто не сдался, тех убили.

Между «купили» и «убили» простраивается железный мостик.

В этой книге недаром возникает образ Крыма как потерянного рая – места, которое было раем благодаря своей отдельности, резко стертой в 2014 году. «со шмелями покончено / с листьями винограда»: здесь слышится прощание с мандельштамовским виноградом, который, «как старинная битва, живет», а шмели прячутся в слове «шумели» из того же стихотворения. Лишенный райскости, пейзаж сохраняет тягучесть – ту самую, которой поэтика Ровинского избегает: о месте почти нечего сообщить, кроме погодных условий и цен на бензин. Но в самом конце книги некто просит сказать об «этих днях», что «они / были какие-то / честно сказать / золотые» – и в этом сообщении, вполне амбивалентном, можно прочитать и надежду. Это надежда на общность иного порядка – вновь состоящую из разрозненных деталей, пусть рутинных, но таких, которые интересно самому собирать не то в калейдоскопическую картину, не то в принципиально неполный пазл: «пролетят, пролетят навсегда еврейские самолетики, / радостно взвоют старушки, / и лысые дядьки валюту менять побегут».

Пусть оно будет так – лишь бы не так, как уже навязали, уже придумали за нас. Поэзия Арсения Ровинского по-прежнему предоставляет читателю возможность думать самостоятельно, определять, в чьи уста вкладывается та или иная реплика, набрасывать сетку связей между ее героями – или даже отказываться от этой возможности, читать как поток речей, характерных для своего времени. Недоверие к материалу оборачивается доверием к читателю, и здесь поэтика оказывается заодно с этикой.

Жестокий талант revisited Георгий Геннис. Чем пахнет неволя: Избранные стихотворения. М.: Новое литературное обозрение, 2019

В «Песнях матушки Гусыни» есть образчик старинной английской страшилки – стихотворение о нарядной даме, которая пришла в церковь и почему-то увидела там гниющий труп, описанный во всех неприглядных подробностях.