Книга песен Бенни Ламента

Шляпу я снял, но, когда Карла протянула к ней руку, покачал головой. Я не испытывал желания снова пересечься с ней перед уходом. Я дождался, когда Карла удалилась на кухню (стрельнув на меня глазами несколько раз), и лишь после этого обратился к дяде.

– Я тревожусь за отца, – сказал я.

– Что у тебя за манеры, племянничек? – Слова Сэла, как и тон его голоса, прозвучали мягко, но я услышал в них порицание. – Ты даже меня не поприветствовал.

Я подошел к дяде, вручил ему подобранную утреннюю газету и поцеловал в щеки. Сначала в одну, потом в другую. Они пахли так же, как и всегда. Чистотой и парфюмом. Этот запах не менялся со времен моего детства, и от него мои ладони становились потными. Как-то раз, когда я выступал, Сэл остановился от меня слишком близко, и мои руки соскользнули с клавиш. Я решил эту проблему на свой лад: стал дышать ртом в его присутствии.

– Я тревожусь за отца, – повторил я, отступив назад. – Он плохо выглядит. Руки дрожат. Цвет лица неважный. И он заметно похудел с нашей последней встречи.

Сэл вздохнул – тихо, почти еле слышно. Точно так же, как вздыхал, когда я ребенком что-то лепетал, а он находил меня надоедливым и предсказуемым. А затем направился в свой кабинет, ожидая, что я последую за ним.

– Пойдем, пропустим по рюмочке. Я уже позавтракал, но, если ты голоден, я позвоню Карле.

– Нет, спасибо, не стоит.

– Ах-ах-ах… Джек, стало быть, научил тебя, – бросил через плечо Сэл.

Мне не хотелось заходить в его кабинет, но пришлось. Сэл его переделал. Комната все еще походила на старый английский паб с тусклым светом и деревянной обшивкой. Но рабочий стол был другой. И кресла тоже. Стены, лишившиеся отделки дубовыми панелями, были окрашены в насыщенный зеленый цвет, а деревянный пол покрыт шикарным плюшевым золотистым ковром. «Лучше приглушает звук», – предположил я. Окровавленный коврик исчез. Но исчез он давно. Тяжелые красные гардины заменили шторы в тон ковра. «А за ними мог бы спрятаться одиннадцатилетний мальчик?» – подумалось мне.

Сэл раздвинул занавески, позволив серому ноябрьскому утру разлиться по столу. Мягкие упругие сиденья около окна были перетянуты темной кожей, и шторы больше их не закрывали. Когда-то я стоял на одном из этих сидений, справа от стола Сэла, и мои пятки и ладони упирались в стекло – как будто я стоял на выступе, обнимая лицо утеса. Тогда гардины меня полностью скрывали. Это было лучшее место в доме для того, чтобы спрятаться.

Сэл налил себе рюмку бренди, предложил мне и, когда я снова отказался, сел в свое большое кресло, положив ногу на ногу. Кресло сочеталось с перетянутыми приоконными сиденьями и, судя по всему, стоило вдвое больше отцовского ипотечного взноса за последний месяц.

– Присядь, Бенито, – велел Сэл.

Я повиновался, все еще держа шляпу в руке. Мой взгляд скользнул по фотографиям, висевшим в простенке между высокими окнами. Среди них тоже появились новые, но некоторые снимки остались на своем месте. В частности, фотография моей матери. В отцовском доме висела точно такая же. С кем только Сэл не фотографировался! Целую стену украшали лучшие люди Нью-Йорка: бизнесмены, шоумены, спортсмены, политики. Мэр Ла Гуардиа и мэр Вагнер, Фрэнк Синатра, Дин Мартин,

Мэрилин Монро. На одной из фотографий Сэл был запечатлен в обществе Кеннеди, а на другой – вместе с Никсоном. Эти снимки появились в его кабинете недавно. Сэл не занимал в политике чью-либо сторону. Он играл на два лагеря, умело используя их разногласия. И здесь была она… Мод Александер… с легкой улыбкой на губах и рукой на бедре. «Интересно, эта фотография всегда висела в кабинете Сэла? – промелькнуло у меня в голове. – Может быть, я просто не обращал на нее внимания, потому что не знал, кто такая Мод?» Она не касалась Сэла, а он вместо того, чтобы глядеть в камеру, смотрел на нее, сложив руки на груди и подпирая одной из них подбородок. Эта поза дяди Сэла была мне отлично знакома. Она придавала ему вид человека, пребывающего в глубокой задумчивости. Этакий художественный критик или знаток вин. И именно в такой позе он стоял перед тем, как пырнул человека ножом. Зарезал насмерть. В этом самом кабинете. На моих глазах.