Книга пятничных рассказявок. Красный том

— Отлично, — Лэнг лучился радостью, — кажется мы почти нашли эту уникальную “замбатру”. Уникальный эндемик гигантской гориллы. Я полагаю стоит разбить лагерь и утром двинуться к той скале. Бронвиль, пока мы ставим палатки, проверьте наше ловчее снаряжение…

А вождь уводил племя все дальше. Времени, чтобы спрятаться, оставалась все меньше, и путь предстоял неблизкий.

— Кхуса!

Помощник вождя резво догнал своего патрона.

— Как думаешь, эти варвары поняли меня? Не хотелось бы лишних жертв в этом сезоне.

— Не знаю, могучий. Они выглядели такими примитивными. Это одежда, бесполезная в жару, шумное оружие. Вместо раковин используют всякую ерунду для обмена.

— Я старался рисовать как можно примитивнее, чтобы даже ребенок понял. Ведь даже самый глупый человек знает, что смерчи изображают громадной разгневанной гориллой.

— Да, могучий. Не могли же они подумать, что здесь и вправду могут водиться гигантские обезьяны?

Ушедшая любовь

— Стерва! — Колобок возмущенно катался кругами вокруг Лисы, — я к ней со всей душой, свой гениальный шлягер ей посвятил. А она зубами!

— Сухарь, — Лиса отвернулась и заплакала, — я же любя, а ты такой черствый…

Хороший новый год

— Это что?

Дед Мороз с подозрением потыкал концом посоха туго набитый мешок.

— Ну, так это, — парнишка в синем лыжном костюме с числом две тысячи семнадцать на груди шмыгнул носом и отвел взгляд, — как заказывали. Что просили, то и принес.

— Давай посмотрим, что ты тут понапихал.

Старик с кряхтением присел над мешком и развязал горловину.

— Эту дрянь зачем положил?

Мороз с омерзением вытащил на свет двумя пальцами маленькую модель разбитого самолета.

— Что заказали, то и положил.

— Это тоже тебе заказывали?

Голос деда стал ещё строже, когда он потряс перед парнем связкой обгорелых миниатюрных танков.

— Ну, да. Я же говорю, всё по списку.

Дветысячесемнадцатый расстелил прямо на снег карту мира.

— Вот это, заказали эти, — палец ткнул в маленький лоскуток страны, — вот для этих, — палец ткнул в соседний лоскут, — а это, вот эти для тех. У меня всё записано. Я ничего лишнего не брал, — и парень, обиженно засопев, отвернулся.

Дед Мороз еще немного покопался в мешке. Вытащил пару пробирок с зеленой светящейся жидкостью, с отвращением осмотрел, зло сплюнул и бросил обратно.

— Сам до такого дошел, или надоумил кто?

— А что я то? Это они сами, не я же придумывал.

— Слушай меня внимательно, — Дед Мороз потянулся, взял Дветысячесемнадцатого за ухо, — берешь сейчас мешок и топишь его в ближайшем болоте. Понял?

— Ай, ай, ай! Понял! Ухо пустите!

— А потом берешь всё, что желали хорошего, и собираешь новый. Усёк?

— Да, да! Только хорошее!

Дед выпустил ухо и горестно вздохнул.

— Ты думаешь, тебе за это спасибо скажут? Хочешь, чтобы тебя вспоминали как самый ужасный год? Нужна тебе такая память о себе?

Парень потер распухшее красное ухо и, хмурясь, потянул мешок волоком прочь, бормоча под нос: “Ну, Дветысячевосьмой, ну, удружил. Вот я тебе потом припомню”.

А Дед Мороз смотрел вслед еще не наступившему Новому Году и хитро улыбался — этого он успел осадить. А то ведь не усмотришь, что несет — весь год насмарку.

Дела писательские

Писатель устроился на прогретом солнцем валуне и закинул удочку в кобальтовую воду. Красный поплавок качнулся и неподвижно застыл столпом мироздания. Подождав немного, Писатель хмыкнул и продолжил прерванный монолог.

— Декорации я всегда создаю первыми. Неспешно, в одиночестве готовлю сцену, — Писатель махнул рукой, обводя все вокруг себя, — да, без суеты создаю красоты. Только так может выйти идеально, когда никто не путается под ногами и не дает советы.

Читатель, развалившийся на толстом клетчатом пледе на соседнем валуне, открыл один глаз, посмотрел на собеседника и пожал плечами, мол ничего особенного, обычный мир. Писатель не заметил такого вопиющего скепсиса и продолжал с воодушевлением.

— И вот когда все подготовлено, я призываю с просторов вселенной персонажей. Заранее готовлю список нужных мне типажей, устраиваю пришедшим кастинг. Отбираю очень строго. Каждый должен точно соответствовать задуманному образу.

Отпив из стеклянной фляги, Читатель хрипло буркнул:

— Тиран.

— Нет! Ни в коем случае. Я конечно строг, но никакого лишнего насилия. Никаких страдающих судеб. Вот ни на волосок никому зла не сделал зря. Только когда не обойтись для истории.

Писатель бросил взгляд на замерший поплавок, и продолжил.

— К тому же, я всегда заключаю с героями договор. Хотят ко мне в историю — пожалуйста. Но есть одно правило о судьбе. На выбор даю два варианта: первый, когда герой полностью доверяется мне, и я веду его “за ручку” через все изгибы сюжета. При этом жаловаться нельзя — у меня есть план и герой должен его пройти до конца. До и после истории положена кучка лет для обычной жизни. Второй — когда я не трогаю его, и он из всех перипетий выбирается сам. Но тогда и меня не отвлекает, если что-то не нравится.

Во взгляде Читателя прорезался интерес.

— Да, да. Каждый или доверяет мне или бултыхается сам.

— И часто выбирают первый вариант?