Книга правды

Аня дремала, привалившись к стеночке. Рядом елозил какой-то мелкий засранец, обреченно повторявший: «Друзей потерял, сумка у них, травы нет, курить нечего*.

— На сигарету, дурик. Только не скули. Здесь остров потерпевших фестивальное крушение. Публика нервная. Достанешь нытьем, в рожу вцепиться могут. Старый, я на разведку…

— Хорошо.

Когда вернулся через два часа, тент был закрыт изнутри. Снаружи никого.

Накатило легкое подобие грусти. Прочь! Прочь! Что я, Бьорк, в самом деле…

— Я — наполовину ребенок, а наполовину — шестидесятилетняя бабушка, которая вечно беспокоится, что вы не надели теплых носков и шарфик (Бьорк).

И снова Crap Stage. На нее мог выйти любой. Делать, что в голову взбредет, петь, плясать, показывать задницу, наговаривать рэпперские частушки. Отличившимся немедленно выдавали джойнт. Зрители в долгу не оставались, если кто не нравился, закидывали пивными банками. Периодически на сцену вылезала группа Geek Love с зеленоволосым саксофонистом, лабала пару вещей (немыслимый панк-фанк), и уползала обратно в длиннющий автобус, стоявший вплотную к сцене. Народу прибывало. «Ну, кто следующий?* — риторически вопрошал «ведущий*. Выскочил огромный парень с дрэдлокс.

— Хэй-хэй, чуваки. Что со мной сегодня случилось в этом городе! Стою на вокзале, вижу указатель: «Направо — прокат машин и кассы аэропорта». Иду направо. Прокат машин есть, касс аэропорта нет.

— А на что тебе кассы? Улететь захотел?

— Нет. Просто интересно откуда в Рединге взялся аэропорт, хотя его там в помине не было. Вышел из лифта. Прокат машин есть, касс аэропорта нет. Спросил у женщины, как пройти к аэропорту. Посоветовала спуститься на лифте с одиннадцатого на первый этаж. Спустился. Касс аэропорта нет, прокат машин есть. Снова поднялся наверх. Бог есть, касс нет. Вниз. Дьявол есть, Джона Мейджора нет. Вверх. Ничего нет, даже крыши… Вниз. Ниже только звезды…

Тут вылез еще один.

— Не верьте этому придуруку! Его, как Фридриха Ницше, закормили барбитуратами. Как кто? Фридрих? Музыкант один немецкий, играл со Штокхаузеном. Так у него сестра была стерва. Упекла его в психушку. А он кричит: «Я — поэт, рожден в вине! Дионис во плоти! Выше закона!» А она шмяк его тросточкой по голове… Сидит Фридрих на полу, а под ним лужа растекается… Волей к жизни. Но этот козел волосатый катался в ебанном лифте целых три часа. Насилу вытащили.

И оба сиганули прямо на головы благодарной аудитории. Вверх взметнулись десятки искушенных рук. Тут же к «Ницше» подскочила девица, обняла, ощупала честь, помяла достоинство и потащила в сторону. «Йе!» — орали в толпе.

— Чуваки, — надрывался ведущий. — Через час Ди Джей «Голый» устроит вам…

— Ланч? — не сдержался я.

— Нет… Почем фунт лиха.

Своими подслеповатыми глазками я узрел рядом с автобусом столик И немедленно засеменил в ту сторону. На столике расставили бутылки с текилой, водой, положили лимоны, печеньице.

— О’кей, чуваки. Походи — налетай. Shot⁵ — фунт!

Так-так. Сколько можно?

— Я никогда не хотел умереть. Может вы и назовете этот образ жизни деструктивным, но на самом деле это не так. Ничего нет в жизни лучше, как возрождаться из пепла. Помню однажды утром проснулся, а «Валюма» то и след простыл. И сердце: «Тук! Тук! Тук!» Я лежал и думал: «Ну что, мудила, так и будем, стучать или как?» (Эван Дандо, Lemonheads)

Подвалил вплотную.

— О! Сразу видно… Положительно агрессивный мужчина приперся на огонек.

— Хорошо, что не гермафродит…

— И не сперматозоид, — подхватил я.

Так и познакомились.

* * *

Здесь не было места скуке — неукротимые в своей ярости люди бросали гранаты, кололи штыками. Над этим гвалтом царил неумолкаемый звон колокольчика, потрясаемого неутомимой рукой председателя. На всем вскоре лежал холодный покров неосвещенной солнцем росы.

В. Гаршин,

Рединг, 28 августа. Ночь.

Чин, Джереми, Стив, Джимми, «Голый», Марк, еще один Стив — из коммуны travellers. Весной и летом разъезжают по стране, Европе, кочуя по фестивалям. Играют везде, где придется. После концертов устраивают рейв-party. Зимой отсиживаются в Лондоне, зависая в одном из центровых сквотов на Финчли-Роуд. Играть музыканты «Гнусной Любви» предпочитают в пабах Кэмдена — самого рок-н-ролльного района столицы — рейв для них не более чем шутка. «Музыку привык делать этими вот руками», — повторял Чин. — Рейв? Нуда, приятные вибрации для безработных, бездумные… Но состояние — главное, вот мы и вставляем ее под конец программы «Глобального ерундизма, отрыва и пофигизма». Но я — все-таки музыкант, хоть и бродяга. И своя голубая мечта у меня тоже имеется. Но тсс… Это, бля, тайна, не под текилой будет сказано. А что, в России безработные тоже висят на рейвах?

И тут я подавился лимоном, зайдясь в приступе гомерического хохота, переходящего в скрежет зубами.