Книга про Иваново (город incognito)

Польза мира в том, чтобы люди были счастливы, а вред его в том, что они несчастны. И ведь ни один леший не помеха этому счастью, ни одна русалка не смущает воображение, если смотреть на нее ясным взором, – вот она чешет над рекой свои косы, а кажется, что это плакучая ива шевелит листвой под струями набежавшего ветра.

Я сидел на тенистом берегу Уводи. Солнце светило сквозь наплывшее облако, как монетка со дна (я бросил монетку), но облако прошло, и «монетка» растеклась, потеряв свою правильную, ровную округлость, засверкала и выплеснулась вся без остатка, как будто желток из куриного яйца, – нестерпимо смотреть, пришлось зажмуриться.

6

Однажды в Таиланде мы отдыхали на крыльце небольшого бунгало на окраине национального парка. Был вечер, стемнело, и вокруг раздавались свистящие трели, щебечущие голоски, как у меня на даче в июньскую ночь из кустов жасмина. Сначала мы подумали, что это и правда какие-нибудь мелкие местные птички, только их не видно, а потом заметили, что это пересвистываются маленькие бурые варанчики, прилипшие к плоской изнанке кровли, которую заливал ровный свет электрической лампочки, висящей над дверью.

Да, это были не птицы, а ящерицы!

– А поют как соловьи, – заметил я вслух.

7

В деревне Третьяково Ивановской области, где вырос мой дед, говорили, что убившему змею сто грехов сойдет.

В деревне на Костромщине, где вырос мой знакомый и охотник Иван Белов, говорили, что сорок.

Зная это, рассчитайте, во сколько раз ивановские змеи опаснее костромских.

8

Из трясины расту.

Помню, как однажды поехал зимой на рождественскую службу в деревню Жарки в Юрьевецком районе и, пока в храме продолжалась вечерняя исповедь, выбрел на погост, расположенный на пригорке, и увидел внизу деревянный мостик над узкой заледеневшей рекой.

Скорее угадывая, чем различая тропку, я спустился к нему – за рекой был лес с нетронутыми сугробами и гулкими скрипами: откуда? что?

Деревья чернели.

Я стоял на мосту, и с одной стороны был этот неведомый лесной замок, а с другой – порождение лучших чаяний человека: натопленный храм с фонарем на колокольне, чтобы издали видели. Дух Рождества делал людей кроткими, молящимися заветно, – ведь и ночь была заветная, согласно их вере.

А лес был ничейный, лес – нелюдимый, со своим Рождеством.

Как мифический зверь, он смотрел на меня тяжелыми безучастными глазами и смутно обещал исполнение всех желаний.

И точно так же он обещал прибрать меня к рукам, сделать «мифическим» – чужим остальному.

Возможно, спасение заключалось в церкви, но я не чувствовал ее своей.

Меня интересовало обновление мира, и я выбрал ненадежную, ощупью угадываемую тропку, ведущую к мосту, а затем – через мост.

Любое шаманство начинается с переправы.

9

«Змеи очень умные, – сказал старик. – Они могут забираться в такие места, которые не существуют», – заметил Боулз в рассказе «Аллал».

Мне все же представляется, что дело в ином и имеет место другое проникновение или, скажем, разоблачение.

Несколько лет назад, летом 2010 года, в моем дневнике появилась запись, озаглавленная ровно таким же образом, как и эта статья: «О природе творчества». Привожу ее дословно, потому что мой принцип, мой подход к искусству ни капли не изменились – тем летом я достиг такой точки зрения, с которой не знаю, как вернуться обратно. Змеиное царство меня крестило.

«Как я стал деревом.

Так вдруг случилось – позвоночник напрягся (я ощутил его как живой, как некую змею, которая очнулась и попыталась выползти – тугим шевелением); руки потянулись в разные стороны, разворачивая пальцы, словно в это мгновение они проходили тем же самым путем, что проделали ветви у старой яблони за несколько лет. Я стал самóй этой яблоней. Тело мое потащило набок, так как ствол у дерева был наклоненным; руки продолжали пытаться вырасти из самих себя: два метра в длину, три метра в длину – такие были сучья; но было похоже, как будто их что-то вытягивает, а не они тянутся к чему-то – словно уже яблоня брала помаленьку надо мной контроль. Цель исправляет движение стрелы, пущенной в нее, если та ускользает. Цель как магнит.