Книга про Иваново (город incognito)

Не в тетошном тренде

– Вы живете в Фурманове – это даже не областной центр. Не ощущаете себя оторванной от мира?

– Бывают периоды (не буду лукавить), когда грустненько, хреновенько, но близость к природе все компенсирует. Когда судьба вытаскивает в Москву, или в Питер, или в Иваново, в девяноста девяти процентах – это такая смерть. К вопросу о художниках – любителях и нелюбителях. Мне с нашими, нелюбителями, интереснее, веселее. Чему смогла, я их обучила. Это не потому, что я такая благодетельница. Просто я поняла, что если я не создам сама себе среду, я здесь загнусь. А с профессионалами чаще всего выходит – приезжаешь, а между нами стена. И чего? Вроде тебя к коллегам привезли, наслаждайся, Таня, – ты все сидела, стенала, что не с кем говорить, – а ничего не происходит. На выставках, конечно, можно увидеть то, что тебя задевает, будоражит, но это надо, как золотую жилу в руде, искать. Мы же не всеядны. Кому-то важна фотографическая схожесть. Как наши бабушки любят говорить, если им картина нравится: «Ну прямо как живое!» А я говорю: «Покойники тоже как живые лежат – хорошо их накрашивают. Для вас живое, для меня мертвое». Вот и с братом-художником часто не складывается. И потом, сейчас столько информации – телевидение, интернет, книги можно качать бесконечные. В этом плане ощущение оторванности, изолированности у меня исчезло – все в интернете можно посмотреть. А вот чего никакой интернет тебе не даст: поля, цветы, заснеженные тропинки, даже наша провинциальная заброшенность, запущенность – все это очень человеческое, бытийное. В суете большого города оно нивелируется. Я все больше дорожу тем местом, где живу.

– Ваши пейзажи – яркие, красочные, как детские рисунки. Творчество – это не впадение в детство?

– Впадение. Ага. Инфантилизм вообще мне свойствен.

– Это хорошо или плохо для художника?

– Фраза есть в Библии: «Будьте как дети». Ребенок ничего о мире не знает – у него нет опыта пятидесятичетырехлетней тетки, он все видит впервые, всему радуется и удивляется или пугается, и художник в этом смысле должен быть ребенком, сохранять непосредственность. Но у каждой медали – две стороны. Все равно приходится решать какие-то практические, житейские вопросы, а когда художника что-то отвлекает от творчества, он теряет энергию. Это вещи очень тонкие. С одной стороны, плохо, когда человек сидит все один да один со своими березками, домушками, а с другой – хорошо! Потому что как только тебя выносит в общий поток дел: вжих – и сердце пустое, как у ледяного.

– Есть стереотип, что женщина – не художник, что это сугубо мужская профессия. Вы как ощущаете?

– Я полностью согласна. Если серьезно заниматься искусством, это должно быть служение, а у нас в любой профессии мало кто служит, и мужчина более к этому приспособлен. Я в принципе не совсем нормальная женщина, в том плане, что у меня нет детей: я сознательно от этого отказалась. И еще я, наверное, не очень путная тетка, не в тренде тетошном (тридцать три смайлика. – Д. Ф.).

– Вы учите детей. А как объяснить ребенку: хорошая картина или плохая?

– Это самое сложное! Детям до семи ничего объяснять не надо, им все нравится, а тем, которые уже немножко взрослые, книжку показываешь Матисса или Пикассо, они: «Фу, каля-баля, чего хорошего?» – «А ты смотри, чего написано – „Ве-ли-ки-е художники“! Это не я придумала. Так в книжке напечатано». Они верить начинают.

– А взрослым как объяснить?

– Мой рецепт – в следующем: человек пришел на выставку – он должен выбрать, какая картина именно его, представить, что он ее купил и видит каждый день у себя в квартире, как жену или друга. Он приходит домой веселый – видит ее, грустный – видит ее, приходит никакой – видит ее. Он ее принимает, она его не раздражает. Иногда он на нее не реагирует, но в ней для него неиссякающая тайна, магия, интрига, что-то недораскрытое.

Магия весны

– Вы в свои картины что-нибудь зашифровываете?