Книга про Иваново (город incognito)

– Чудесная страна! Там ученики за учителем зонтик носят, портфель подают, карандаш протягивают не одной рукой, а двумя – в знак уважения. Я две выставки у них сделал, купался в любви, работал как зверь. Китайцы – благодарные. Они жаждут научиться, перенять наш опыт, хотят, чтоб их страна вышла на уровень европейского дизайна, чтоб машины не разваливались, чтоб торговля процветала. Им это важно. Они вгрызаются в знания. Гонишь китайского ученика из класса: «Иди в общежитие, поешь, отдохни», – а он все строгает и строгает натюрморты!

– А наши ивановские современные молодые художники?

– Я уже больше десяти лет не преподаю, но даю голову на отсечение: не учатся, не работают, отлынивают, ленятся! В группе найдется два-три человека, которые безумно влюблены в живопись, а остальные просто пребывают – их мама пихнула, чтоб хоть где-то учились, потому что больше никуда не поступили. Боятся сложностей, боятся испытаний. Но нестрадающий художник – это не художник. Если ты не прошел через страдания, через тернии к звездам, – ничего не получится. У Матисса, который всю жизнь писал сплошной праздник, сколько было в жизни перепадов, сложностей – со здоровьем, с семьей. Это не хотелось бы пожелать никому, но этого не миновать. Двадцать шесть с половиной килограмм серебра в сердце всегда тянут, всегда с ними тяжело; сложно это носить, всегда это гнет к земле, но в то же время дает полет.

– Для вас живопись – процесс повседневный. Не надоедает?

– Нет! Никогда! Куда я без живописи? Все обессмыслится.

– Многие в ваших картинах как раз смысла и не видят.

– Ну и что? Это наш остров. Как говорят бандиты: «Это наша корова, и мы ее доим». Наша земля. Наша территория. Нам не нужно на ней общего занудства и дребедени.

– В «Идиоте» у Достоевского есть следующая сцена – молодая художница просит князя Мышкина подсказать ей сюжет для будущей картины. Тот ей советует написать лицо человека, приговоренного к смертной казни и уже вступившего на эшафот. Вы бы что посоветовали в качестве сюжета молодой художнице?

– Разумеется, пейзаж. Не надо никаких приговоренных и эшафотов. Пейзаж – это все: и среда, и воздух, и земля, и небо. Небо нужно людям, а художнику – в первую голову. Будет небо – будет и голова, и руки-ноги, и остальное туловище. Китайцы недаром говорят: «Поднебесная». Небо – главное. Если оно будет – будет все, будет Человек.

УЛИЦА КОМШИЛОВОЙ

Современную живопись придумали мужчины, а женщины еще за нее и не брались – может, это им и не надо? Так или иначе, они еще ее по-женски не переосмыслили, а если и писали, то с оглядкой на мужчин, следуя им, боясь отступить с проторенной дорожки, потому что дорожку-то торили «гении», «блистательные авторитеты», «великие художники». Но если женщина может сесть за руль и носить брюки, почему она не может нарисовать кувшин? лето? облака?

Татьяна Комшилова чутко улавливает летучие импульсы, наполняющие мир, но, работая над холстом (тем самым, наверное, работая над собой), не дает им сорваться в опасную невесомость. Женская логика получает уверенность и по-своему обыгрывает мужской нонконформизм, который изрядно пообмяк и поскучнел за последние годы.

Что она пишет? Ничего такого – как мать-и-мачеха прижилась в граненом стакане, как дремлет на кухне срезанная и предназначенная к обеду тыква, как настенные часы показывают без пятнадцати шесть; как осиновая роща покраснела в сентябре и какие «мокрые» в апреле закаты – пронзительной желтизны, по синему небу…

Мир – для людей, для травы, для радости и чуть-чуть для одиночества. Разве это «ничего»? Сколько всего интересного происходит! Тает сугроб, и журчит ручей.

От угрюмого профессионализма и ложно-классической заматерелости Комшилова уходит в сторону псевдодилетантской непосредственности. Ее работы похожи на любительские, на импульсивную самодеятельность начинающего автора, увлеченного беспечностью первых шагов, но разница между Комшиловой и художником-любителем в том, что она не любитель, не дилетант – так время в ней высказалось. Только выражаясь в этом эстетическом ключе, она нашла, как произнести «я»: «я существую», «я творец».

Кобура реализма ей не жмет. Картины существуют вроде сами по себе, в них некий птичий гомон, а присмотришься и прислушаешься, и возникают вопросы: а зачем это поле? куда ведет рыжая колея? почему кусты похожи на медведя?

Прекрасно, что вопросы остаются вопросами.