Книга про Иваново (город incognito)

– Я их сотни нарисовал. Стало неинтересно. Чем старше я становлюсь, тем больше двигаюсь в сторону условности, мифологии, ухожу от натуры. Надо все перевернуть в современном искусстве, как Пикассо перевернул, а если этот переворот не придумать – все будет провинциализм, что-то жалкое и никчемное, бескровное. Климт, Шиле – как они все разрывали вокруг себя! Они были колоссы, жили в пекле страстей, а сейчас все уменьшилось – обыватели сплошь растут, с мещанским уклоном. То, что близко и просто, они возьмут, а за другим не потянутся. Вялые, хитрые. Я ходил одно время – меня пригласили прочесть курс лекций на философские темы в энергоуниверситете, и за все время ни один студент не поднял руку и не задал мне ни одного вопроса! Я сначала думал: они, может быть, стесняются, – а потом понял, что ничего им не интересно.

– Так сейчас же все превращается в эпитафию: любая картина – в эпитафию живописи, любая книга – в эпитафию литературе.

– Вот это мысль! Я возьму на заметку. К сожалению, это так. Я вынужден согласиться – другого не видно.

– А вам приходилось встречаться с кем-нибудь из колоссов?

– Ершов – колосс! А гниет в Иванове. Ведь то, что он пишет, на помойку выбросят.

– А кроме Ершова?

– Я в юные годы мечтал увидеть в натуре работы Бернарда Бюффе и через пятнадцать лет, в девяносто втором году, вдруг узнаю, что у него выставка в Пушкинском музее, – радости ужас сколько! Я ринулся туда со своим племянником. Был выходной день. Мне удивительно – почему нет очереди? Это же Бюффе! Выставка – гигантская, ретроспектива работ начиная с сорок седьмого года. Мы ходим, наслаждаемся, замечаем, что работы и ранние, и поздние очень близки по характеру: колючие, не очень радостные, по цвету сдержанные; люди все вытянутые – мотки колючей проволоки! А темы разные – от ню до социальных движений, до «парижской коммуны». Тут входит дяденька – высокий, седой, крупнотелый, рядом с ним некая изящная дама. Их бесконечно снимает фотограф, но они на него не обращают внимания. Я племянника толкаю – ведь это же Бюффе! Я его сначала, судя по работам, представлял щупленьким, маленьким, затравленным человеком, а он оказался солидным, вальяжным – красивый такой. Кстати, все женские образы на картинах Бюффе – это его жена. Если он пишет картину о Средневековье, она – в Средневековье, если пишет обнаженную, она обнаженная, если кухарку, она кухарка, пишет садовницу – она садовница. Жена как муза присутствует у Бюффе везде и всюду. Я потому вспомнил, что эта изящная дама, которая сопровождала его на выставке, тоже была она! Они оба идут, а залы – пустые, посетителей нет, поклонников нет. Только мы им и попались. Я потом смотрю – сидит великий Бернард Бюффе в пустом коридорчике, у туалета: здоровый детина на маленькой скамеечке, – и взгляд у него тоскливый-претоскливый. Я словно мысли его прочитал: «Я хотел вас обрадовать, привез вам такое масштабное собрание, выставил в лучшем музее страны, а вы – поросята, русские зрители, художники, – даже не хотите на это смотреть!» У меня с того дня сохранился снимок, где Бюффе сидит одинокий и грустный на выставке своих картин, и когда наступает тяжелая минута, я открываю альбом с фотографиями, смотрю и говорю – да, участь у всех одна, у Бернарда Бюффе и Бахарева одна.

Сколько весит талант

– Я шел сейчас по улице, и на стене одного из домов написано: «Хотите солнца – нарисуйте сами». Вы с этим согласны?