Книга скорпиона

Уже не песня – рёв вырывается из его глотки. Разбуженная ураганная сила, будто парус свирепо рвёт худое тело. Громадный столб света пронизывает его, распрямляет как натянутую струну, не даёт упасть.

Вечерние тени, тёплое небо…

Он начинает бороться с силой, и та подчиняется. Поначалу неохотно и вяло, как ненарезвившийся цепной пёс, которого опять ведут к привязи. Потом уступает и благодарно лижет руки хозяина.

Мерцанье луны, полночное эхо…

Свет теряет свою насыщенность и силу, с ворчанием укладывается у ног, засыпает.

Всё это в песне моей, Боже.

Менглу с Масальей пришли под вечер. По красным от недосыпания векам матери, по её впалым, запачканным пылью щекам было видно, что пережила она. Менглу, наоборот, был мрачно-спокоен и внешне равнодушен ко всему. Он знал суть посвящения и был уверен, что Иешуа его пройдёт.

Темнота разлилась по небосводу, будто собираясь впитать в себя всё живое, и застыла в мёртвой тишине пустыни. Иешуа с жадностью грыз чёрствую ячменную лепёшку с сушёным виноградом и размышлял. Он понял смысл. Он знал, что должен делать. Маленькая чёрная точка приближалась, становясь всё больше и больше, обретая истинный размер и форму.

«Там, где железо ест ржавчина, дерево [ест] червь, в стране времени, разум – единственная дорога, ведущая к Нему [зачёркнуто и дописано – к себе; дальше – неясный набор символов и неидентифицированных дат]…»

«Прежде чем начать что-то помни о страхе. Окунись в страх божий как в море. Он утопит неправду, как шторм плохо сделанный корабль, но воля божья позволит тебе остаться на плаву и не погибнуть. Страх очистит душу от неправды, изгонит всё, что отлично от огня [света] и поразит воинство слов, разделяющих человеческую суть, наложив немоту на уста лжи [заметка на полях: «Что есть рот? – Ворота лжи»]

«Свет не разрушает [сжигает], а лишь помогает увидеть, разгоняя тьму».

Морок, чёрный морок! Глаза Иешуа по-драконьи сверкнули. Свет не игрушка, и не орудие. Он или есть, или нет. Нельзя жить наполовину. Нет, братья, я не буду спать. Я не могу.

– Ие, ложись спать. Ты устал, – голос матери показался Иешуа полным липкого лживого сочувствия. Он посмотрел на Масалью: страшно и бессмысленно.

Женщина испугалась, вскинула руки. Головная накидка съехала набок. Длинная угольная прядь упала на искажённое болью лицо. Масалья бросилась к сыну, бухнулась на колени перед ним и зарыдала, громко и ровно. Иешуа нагнулся к ней, обхватил за плечи, порывисто прижал к себе, будто эта была последняя надежда, шанс вернуться назад в безликое утро, когда он ребёнком лежал на её коленях и, смеясь, плёл косички из её гладких чёрных волос. Это было давно.

У Иешуа не осталось сил, чтобы плакать. Он угрюмо посмотрел из-за плеча матери на Менглу. Старик перешёл на «взгляд змеи»: бесстрастный, пустой, обнажающий истинную суть вещей. Рука старика продолжала веткой ворошить угольки маленького догорающего костерка.

Иешуа почувствовал слова, шедшие от колдуна:

«Что-то уходит…Ты уже большой…Иди…Тебя ждут…»

Он с тоской взглянул на учителя и друга:

«Прощай…Уходи…Ты заслужил…Отпускаю…»

Старик не спеша улёгся на постель из собранной сухой травы и закрыл глаза.

Иешуа положил ладонь на макушку матери, легонько коснулся сознания – спи, мама.

Масалья перестала всхлипывать, тело её обмякло, а на потрескавшихся губах засветилась улыбка. Ей снилось что-то хорошее. Иешуа бережно уложил её на травяную подстилку, сам лёг рядом и погрузил себя в медленный, вялый сон без сновидений.

Проснувшись, мать и сын не обнаружили рядом старого Менглу. Масалья хотела спросить Иешуа о нём, но, поглядев на него, смолчала. Они позавтракали остатками вчерашнего ужина и отправились на север в Кафарнаум¹⁰⁴ , в школу пророческих писцов, которую с недавних пор возглавлял Маттафия.

Что-то уходит

Маркус Кровник спустился по каменным ступенькам с небольшой крытой галереи во внутренний дворик.

Был вечер. Как всегда в Иеросолиме зыбкий, с нечеткими расплывающимися контурами домов и крепостных стен – нагретый за день камень отдавал тепло. Было темно и немного прохладно. Маркус, не любящий холод, поежился.

Он медленно шагал по притихшему саду, мимо пальм, кустов роз. Розы были редкие, бледно-розовые с золотой каймой. Арьйи привезла их из Эгипта.