Ну, где ты, Индия моя?
Уеду в Гималаи-горы,
кататься буду на слоне,
и возвращусь домой не скоро --
пока не объявлюсь во сне.
Приснюсь подруге в лучшем сари,
а другу -- мельком, под чадрой.
Назначу встречу на бульваре
и снова стану всем родной.
Друзья, простите, я вернулась.
На самолете. Без слона.
Моя поездка затянулась.
Но ведь закончилась она!
* * *
Строя сказочные планы,
ходит кот вокруг сметаны.
Спета песенка моя.
Ведь сметана -- это я!
* * *
Из тишины приходит звук,
из пустоты -- частица света.
От собственной души, мой друг,
дождусь ли ясного ответа?
Мое Великое Ничто
рождает лишь одну тревогу,
когда не исцелит никто,
по-своему идущий к Богу.
И если б не страшила смерть,
о чем скажи, мой друг, молиться?
Я -- плоть и кровь, вода и твердь.
Осталось лишь огнем явиться.
* * *
Не печалься, мой друг,
ни о чем не жалей.
Счастье мне улыбнулось
улыбкой твоей.
А беда, как всегда,
обошла стороной,
побежала, как волк,
по дорожке другой.
По короткой дорожке
в неясной судьбе.
Не к тебе побежал
серый волк. Не к тебе.
* * *
Что может этот луч в хрустальной призме?
Ломаться, падать, над собой летать.
Блуждать, мечтая о своей же тризне.
Веселой радугой до сумерек сверкать.
Он может все, хоть и мала избушка,
день короток и помощи не жди.
О, безобидная, нестрашная ловушка!
Героя моего ты пощади.
Он может умереть и возродиться.
Лбом упереться в стену и застыть.
Он может измениться, надломиться.
Он может быть. Или не может быть.
* * *
Волки мое поражают сознанье.
Волки и белки, и лоси, и рыси.
Им каждый день выходить на заданье,
им не нужны наши веси и выси.
Так захотели они? Или просто
где-то за них все давно рассчитали?
Быть им такого-то цвету и роста,
быть им в конце или в самом начале?
Быть им в лесу, в зоопарке иль в цирке?
Нас веселить или падать от пули?
С дыркою в сердце, и даже без дырки,
мы бы, наверное, так не рискнули.
Не испугали бы мы очевидца,
не устрашили бы сметкой и хваткой.
Вряд ли смогли бы мы так приручиться
и не расстаться со старой повадкой.
* * *
Как много словесного сора,
нелепых, чудовищных фраз!
Взлетает балконная штора,
желая умчаться от нас.
А я собираю осколки
когда-то любимых причуд.
И, пыль вытирая на полке,
вершу над собой самосуд.
Кидаю в пустую корзину
ненужный и выцветший хлам,
чтоб долгую трудную зиму
дышалось свободнее нам.
Решаю задачу простую,
и жду, и боюсь холодов.
И верю, что все еще стою
своих благородных трудов.
ПРАЗДНИЧНЫЙ ДЕНЬ
Там, где плещут ижевские волны
о зеленые склоны холмов,
будто витязи, немногословны,
поднимаются крыши домов.
А чуть дальше -- высотные зданья
услаждают придирчивый взор,
и, красою пронзая сознанье,
златоглавый сияет собор.
Вот и лестница. От монумента
она к площади главной ведет.
Ее росчерка белая лента
нашим улицам очень идет.
Отдохнем у прохладных фонтанов,
улыбнемся идущим вослед.
Бесконечное множество планов
мы умножим на множество лет.
И решим, уважая науку,
в этот день никуда не спешить.
Не навстречу пойдем, а друг к другу,
если вместе надеемся жить.
* * *
Сияет над миром Венера,
ее распознает любой.
Не верю, не верю, Валера,
что это случилось с тобой.
Ты просто устал, разозлился,
уехал в другие края.
Не с жизнью -- со мною простился.
Я выдержу. Мы же друзья.
Отпразднуем эту победу,
ты нас победил навсегда.
Валера, я тоже уеду,
вот только не знаю -- когда.
Но, черные мысли ломая,
приходит сиреневый день.
И днем я заплачу о мае,
я знаю -- ты любишь сирень.
Зачем тебе слезы и вера,
что я не расстанусь с тобой?
Прости меня, друг мой Валера.
Прости меня, друг дорогой.
* * *
Ему приснилось -- он один.
Один, как в океане остров,
как журавлиный в небе клин,
как обгоревший зданья остов.
А где-то на материке
кипела жизнь, дымы клубились.
Летела стая птиц к реке,
и башни городов светились.
Он грезил и не понимал,
зачем ему забавы эти:
песок, волна, звезда, коралл,
истлевший клок рыбацкой сети...
Он -- просто остров, без затей,
почти невидимый в тумане,
вдали от мира и людей,
приют плывущих в океане.
* * *
Когда в гробу мой друг лежал,
цвела сирень и птицы пели.
По небу облака летели,
и ветерок в траве дрожал.
Те розы, что ему на грудь
из рук моих почти упали,
казалось, смерть на жизнь меняли,
но друга не могли вернуть.
Не побежало время вспять,
и ход вещей не изменился.
Мир умудрился устоять.
Мир умудрился.
В ХУДОЖЕСТВЕННОМ САЛОНЕ
Где-то далеко цветет миндаль,
всходит солнце в золотистой дымке.
Девушка в сиреневой косынке
смотрит в убегающую даль.
Где-то далеко горит костер,
путник мастерит нехитрый ужин.
Месяц серебрит лесные лужи,
снег летит на травяной ковер.
Две картины есть передо мной.
Обе они сердце мне тревожат.
И ничто их разлучить не может.
Только утро, ночь и свет дневной.
БАБУШКА
Ольгой звали мою бабушку,
и меня назвали Олей.
Не была я с нею лапушкой --
тяготилась я неволей.
Бабушка со мною маялась,
на детей своих сердилась.
Никогда она не каялась,
но за печкою крестилась.
Там, под низкими полатями,
у нее была икона.
В общем, с бабушкой мы ладили
без молитвы и поклона.
Пили чай с медовым пряником,
ели яблоки моченые,