Книга третья: Горы и оружие

Мак-Грегор слышал шум позади – помещение заполнялось народом. Затко шепнул ему:

– Все сюда прутся. Вожди племен, и тебризские владельцы гаражей, и феодалы, и базарные торговцы из Секкеза, и аллах знает кто. Все они курды, но помни – не все они друзья нам.

Мак-Грегор кивнул, не оглядываясь на вошедших.

– Вы замышляете восстать во всех трех странах одновременно? – спросил он кази.

За спиной у Мак-Грегора дружно закричали, чтобы кази не открывал ему ничего. Возвысив голос, кази сказал:

– Я в самом деле не могу ничего больше прибавить, покуда ты не примешь те же обязательства, что и все мы.

– Понятно, – сказал Мак-Грегор. – Но прежде чем я их приму, позволь спросить, решено ли уже курдами, кто в действительности является их главным врагом?

Грустнолицый иракский Али, организатор горожан, усмехнулся застарело-больной усмешкой.

– Я помню, друг, все твои прошлогодние возражения в Мехабаде, – проговорил он одышливо.

– Против кого вы боретесь, Али? Вот что было и остается основной курдской проблемой, – сказал Мак-Грегор.

Али пожал плечами:

– Курды в Ираке боролись и борются против иракских властей, курды в Персии – против персидских, курды в Турции – против турецких. А за всеми этими властями стоят на протяжении вот уже полувека британцы, европейцы, а теперь и американцы.

– Я не о том, Али, – возразил ему Мак-Грегор.

– Я знаю, о чем ты, – сказал Али. – Ты хочешь знать, собираемся ли мы драться против твоих друзей персов – ведь они, мол, и сами борются за избавление от иностранного засилья и феодальных правителей.

– А разве не в этом по-прежнему основная проблема?

– Ты, я знаю, нашей линии не одобряешь, – вмешался кази, – потому что ты мыслишь как перс и хочешь, чтобы мы остались внутри персидской нации…

– Да кто он такой, чтоб одобрять или не одобрять? – воскликнул ильхан. – Он же бакинский шпион.

В ответ за спиной у Мак-Грегора раздался общий смех. Но послышались и оскорбительные выкрики в его адрес, и он быстро обернулся к собравшимся позади. Он увидел лишь пеструю смесь курдских лиц, племенных одежд, потертых европейских пиджаков, армейских курток в сочетании с шароварами; у одного в руках был даже транзисторный приемничек.

– Я сказал тебе все что мог, – коротко заключил кази. – Прежде чем смогу продолжать, ты должен принять идею республики и все, что с ней связано.

– Слишком многое с ней связано, – ответил Мак-Грегор. – Дай мне поразмыслить.

– Мы можем дать три часа, – сказал кази, закрывая свою папку. – Достаточен ли такой срок?

– Надо поразмыслить, – повторил Мак-Грегор.

Он хотел выйти, но Али остановил его, сказал своим слабым, как сочащаяся струйка, голосом:

– Ты вот о персах печешься. А вспомни, что нам вечно приходилось бороться с персами, арабами, турками, британцами за то даже, чтобы сохранить родные нам обычаи, чтобы жить в родных горах, работать в наших городах.

– Я знаю, Али.

– Ведь сколько курдов было на твоей памяти повешено, расстреляно, зарезано, забито насмерть, уничтожено бомбежками в наших городах и селениях, на склонах наших гор. Убито за то лишь, что они курды. Забыл ты, друг, что в Турции двум миллионам наших до сих пор запрещают даже называться курдами? Ты сам знаешь, что нас лишили подлинной национальной жизни. У нас нет здесь в горах ни врачей, ни университетов, ни больниц, ни театров, ни школ. Ничего своего нету…

– Я знаю, Али, – повторил Мак-Грегор.

– Я к тому лишь, хабиби, что так продолжаться не может. Мы вынуждены восстать, пусть даже против таких же, как мы, жертв угнетения, потому что иначе весь Курдистан в самом скором времени будет задушен. Мир обступает нас, давит со всех сторон.

Курды молча слушали – хотя тысячу раз уже они слышали этот перечень утеснений и сто раз на дню вспоминали о том; когда Али кончил, они, хлопая себя ладонями по коленям, запели героическую песню о реках курдских, смывающих и уносящих прочь дух покорности, и о горах, растущих подобно каменным цветам из земли, политой кровью курдских мучеников.

Мак-Грегору тяжело было слышать все это. Его сейчас кололи теми самыми шипами, что и без того давно и прочно засели у него в сердце. Вокруг, скрежеща зубами, кусая кончики своих тюрбанных шарфов, курды выкрикивали обличающие и высокие слова, призывы к бою с чужаками-угнетателями. Он вышел; кази догнал его и мягко взял за руку.

– Пусть на тебя не влияют наши чувства, – сказал кази. – Взвесь и решай спокойно. И если окажешься с нами согласен, тогда мы откроем тебе, какого дела от тебя хотим.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Выйдя из амбара, Мак-Грегор с удивлением увидел, что на дворе еще светло. Он разыскал Кэти у деревенской чайханы лачуги с колченогим столом и скамейками.

Окруженная детворой, Кэти вертела ручку старинной зингеровской швейной машины, а курдская девчушка лет четырнадцати, с косами, разделенными прямым пробором, с мятой белой шалью на плечах, заправляла под строчащую иглу кусок крапчатой ткани.

– Ну-ка, угадай, кто она такая? – сказала Кэти мужу.

Девчушка подняла на него взгляд. Мак-Грегор увидел быстрые, смелые курдские глаза, нежный и упрямый рот курдской девушки-невесты.