Книга третья: Горы и оружие

– Вещь, возможно, связанная для тебя с трудом и риском. Но важная для нас. – Затко сделал паузу. Мак-Грегор ждал, что дальше.

– В чем эта вещь заключается, я открыть не могу, – продолжал Затко. – На мне присяга. В Синджане тебя ожидает кази. Но есть там и другие…

– Ты хочешь сказать, что этих других нужно остерегаться?-спросила Кэти.

– Я хочу сказать, что там собрались курдские феодалы, и политики, и торговцы табаком, и воины, и шейхи племен, и полуарабы, – отвечал Затко. – И даже страннопалый курд-альбинос. Все они курды, но не все они друзья тебе. Ты понял?

– Это не страшно, – сказал Мак-Грегор.

– Тебе, может, и не страшно, а мне – да, – сказала Кэти.

– Ты ни к кому там, кроме кази, не прислушивайся, – сказал Затко. – Пусть тебя не смущает грубость, не обескураживает злопыхатель-курд, ненавидящий тебя.

– Ты имеешь в виду ильхана? Он здесь?

– Да, здесь.

– Какое отношение имеет он к Комитету? – удивленно спросил Мак-Грегор.

– Кази упирает на то, что курды не должны больше драться друг против друга. Ты ведь и сам всегда на это упирал – на единение…

– Единение, но не с тем же, кто предал республику сорок шестого.

– Что поделаешь, – нехотя возразил Затко. – Ильхан ведь феодал. Он так прямо и считает себя пупом курдской земли, хоть стреляй в него. И я бы с удовольствием пустил в него пулю – но кази, может, и прав. Все-таки у ильхана нутро курдское.

– У него нутро подлого, богатого, старого убийцы.

– Кто же спорит, – горячо сказал Затко. Они сели в джип, и Затко крикнул затаившимся в скалах дозорным: – Перестаньте вы стрелять по кладбищенским собакам. Не к добру это, говорю вам. – И в ответ со склонов послышался смех.

Машина въехала в замусоренный, грязный Синджан, где сложенные из камней домишки с земляными кровлями были набросаны, как куски серого рафинада, по путаным улочкам на речном берегу. Перед лачугой с рваной занавесью вместо двери джип встал, уперся всеми четырьмя колесами, Затко соскочил и отвел занавес в сторону, пропуская гостей.

– Дуса! – позвал он.

Из внутренней двери к ним вышла старуха в истрепанном балахоне, неся обитый эмалированный кувшин с водой. Прошамкала несколько невнятных приветственных фраз.

– Мыло где? – повелительно спросил Затко.

Старуха неохотно сунула руку в карман своего балахона и, по-детски раскрыв ладонь, явила на свет чахлый зеленый обмылок.

– А где принадлежащий госпоже мешок? – спросил снова Затко, употребив персидское слово «хурджин» – дорожная сума.

Старуха указала на рюкзак в углу.

– Кто был тот сумасшедший, ускакавший с рюкзаком? – поинтересовалась Кэти.

Затко раскатился своим сочным смехом.

– Это Ахмед Бесшабашный, – сказал он.

– Ребячьи у Ахмеда выходки, – сказала Кэти.

– Такая уж натура, – объяснил Затко. – Он у нас сущий дьявол. Трудно даже представить. Но он храбрец и знает горы лучше любого правоверного… Итак, добро пожаловать, – торжественно закончил Затко.

– Какой у нас дальше распорядок? – спросил его Мак-Грегор.

– Умойтесь, отдохните, а затем мы к вам придем официально, пригласим к общей трапезе, после чего кази скажет тебе, какое дело требуется сделать, и, само собой, ты волен будешь отказать нам, если пожелаешь.

– После чего ему тут кто-нибудь горло перережет, – едко добавила Кэти.

Затко рассмеялся. Кэти – друг и сестра – изволила остроумно пошутить.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В темном, низеньком, заваленном сальными овчинами амбаре Затко взволнованно ходил взад-вперед перед столом, за которым сидели в ряд пятеро, и обращался к ним с речью – так адвокаты убеждают присяжных в американских фильмах, которые Затко, должно быть, видел в Тебризе (да и в горы их, случается, завозят кинопередвижки, и во время сеанса экран прошивают подчас пулями возбужденные зрители с седел). Пятерых сидящих освещала сверху белым светом калильная лампа; длинный сосновый стол был покрыт линялой пластиковой скатертью. Посреди стола укреплен был на тополевом древке запретный курдский флаг.

– Этот человек, – говорил Затко о Мак-Грегоре, – всем вам уже известен. Курды не любят иностранцев, что скрывать. И кто нам посмеет ставить это в вину? Но этот чужеземец не уступит ничем курду – вспомните, как после сорок шестого он приютил у себя сыновей Абол Казима и спас от смерти, которую уготовили им курдские ублюдки и предатели, залакские ханы. Также и моего сына Таху он долго растил у себя как родного. И потому, когда я стучусь в дом к этому человеку в Тегеране и он спрашивает «Кто там?» – я отвечаю: «Стучится твой брат». А когда он снова спрашивает: «Кто там?» – я говорю в ответ: «За дверью – тот, кто тебя уважает, кому ты можешь довериться, кто жизнь отдаст за тебя, если понадобится…»