Книга утраченных сказаний. Том I

Наконец, по велению Манвэ взбираются они по долгим склонам Таниквэтиль и тянут за собой и-Калавэнтэ, Ладью Света, и нетрудная то задача. Становятся они на обширном пространстве пред великими дверьми Манвэ, судно же на западном склоне горы дрожит и рвется из оков. И столь велико уже его сияние, что солнечные лучи струятся из-за уступов Таниквэтиль, небо озарено новым светом, а воды внешних Тенистых Морей тронуты огнем, прежде невиданным. Сказано, что в тот час все создания, бродившие в мире, застыли в молчании и изумлении, когда обратился Манвэ к Урвэнди и молвил ей таковые слова:

— Ныне плыви, наичудеснейшая из дев, омытая огнем, и направляй над миром ладью божественного света, дабы радость проникла в малейшую трещинку, и все, что спит в земном лоне, пробудилось^{[прим.14]}.

Но Урвэнди не отвечала, устремив нетерпеливый взор на восток, и Манвэ повелел отпустить веревки, что сдерживали судно, так что Ладья Утра воспарила над Таниквэтиль и лоно воздуха приняло ее.

Подымаясь, все ярче и чище пламенела она, пока Валинор не исполнился сиянием, пока не омылись светом долы Эрумани и Тенистые Моря. Солнечные лучи излились на темные равнины Арвалина, однако ж не проникли они туда, где плетет свои тенета Унгвэлиантэ и где стелются дымные испарения, слишком плотные, чтобы сквозь них просочилось хоть какое-то сияние.

Все, взглянув вверх, узрели, что небеса оделись лазурью и ныне вельми ярки и прекрасны, но звезды скрывались по мере того, как великая заря восходила над миром. Легкий ветерок задул с холодных земель, словно приветствуя судно, и наполнил его сверкающие ветрила. Белые пары восклубились над туманными морями, что простирались под ладьей, так что ее нос, казалось, взрезает белую воздушную пену. Но судно не покачнулось, ибо манир, что летели пообок, возносили его на золотых канатах, и великая ладья Солнца подымалась все выше и выше, пока даже для взора Манвэ не превратилась она в окутанный дымкой сияния огненный диск, что неторопливо и величественно уплывал от запада.

Пока следовал он своим путем, свет, затопивший Валинор, смягчился, тени чертогов богов удлинились, протянувшись к водам Внешних Морей, а огромная тень Таниквэтиль, павшая на запад, становилась все длиннее и гуще. И настал полдень в Валиноре.

Тут, смеясь, прервал его Гильфанон:

— Однако ж, добрый хозяин, немало удлиняешь и ты свое сказание, ибо, мнится мне, любишь ты задержаться на трудах и деяниях великих богов. Но буде не положишь ты предела словам своим, наш скиталец рискует не дожить до рассказов о том, что случилось в мире, когда, наконец, боги даровали ему свет, каковой столь долго удерживали, а эти повести, мыслю, приятное разнообразие для слуха.

Но Эриол, живо внимавший благозвучному голосу Линдо, молвил:

— Совсем недавно, — эльдар, вероятно, срок этот покажется не дольше дня, — явился я сюда, но не питаю я боле любви к имени скитальца и, о чем бы ни вел речь Линдо, не удлинить ему своего рассказа так, дабы то пришлось мне не по душе, и все, чего желает мое сердце — это внимать сей повести.

Линдо же ответствовал:

— Поистине, не обо всем я еще поведал, Эриол, но еще больше достойно твоего внимания то, о чем может рассказать Гильфанон, — ведь поистине ни я, ни кто другой здесь не слышал всего о тех событиях. Тогда завершу я, сколь можно быстро, сие сказание и доведу его до конца, но через три ночи снова настанет время рассказов, и пусть будет праздник и играет музыка, и все дети Домика Утраченной Игры соберутся здесь у ног Гильфанона, дабы услышать о страданиях нолдоли и пришествии людей.

Сими словами и Гильфанон, и Эриол остались весьма довольны, и рады были все прочие, Линдо же продолжил свою повесть:

— Знайте, что на такую высоту поднялась Ладья Солнца и, восходя, горела все ярче и жарче, что через малое время ее великолепие возросло сильнее, нежели то мыслили боги, пока судно оставалось с ними. Всюду проникал его великий свет, и залил он все долины и сумрачные леса, голые склоны и горные ручьи, и боги дивились. Велико было чудесное волшебство Солнца в дни блистающей Урвэнди, но не столь нежно и дивно светило оно, как Древо Лаурэлин в прежние дни. И оттого снова пробудился в Валиноре шепот недовольства среди Детей Богов, ибо гневались Мандос и Фуи, пеняя Аулэ и Варде, что тем лишь бы вносить путаницу в миропорядок и превращать землю в край, где не осталось тихой мирной тени. Лориэн же, сидя в роще, укрытой тенью Таниквэтиль, плакал, глядя на свои сады, что простирались перед ним, все еще разоренные великой погоней богов, ибо он никак не мог собраться с духом, дабы поправить их. Соловьи умолкли, ибо знойное марево дрожало над деревьями, маки же Лориэна увяли, а вечерние цветы поникли и не источали аромата. Сильмо же в печали стоял у Тэлимпэ, что еле светился, будто его наполняла стоячая вода, а не сияющая роса Сильпиона — столь силен оказался великий свет дня. Тогда воспрял Лориэн и обратился к Манвэ: