Книга утраченных сказаний. Том I

Профессор Шиппи говорит, что «рассказывать [те истории, которые лишь упомянуты во Властелине Колец] отдельно от обрамляющей повести и ожидать, что они сохранят свое очарование, было бы ужасной ошибкой». Ошибка, по всей видимости, заключается не в том, чтобы вообще рассказывать истории, а в том, чтобы питать относительно них такие иллюзии. Отец в 1963 году явно представляется профессору Шиппи ломающим голову, стоит или нет браться за перо, ибо слова письма: «Меня терзают сомнения относительно этой затеи» профессором истолкованы как «затеи написать Сильмариллион». Но, говоря это, отец ни в коей мере не имел в виду собственно произведение, которое в любом случае было уже написано, а по большей части и неоднократно переделано (аллюзии во Властелине Колец не иллюзорны).

Настоящий вопрос, дает он понять в том же письме немного выше, заключался для него в том, как представить произведение читателю после выхода в свет Властелина Колец, когда, как он полагал, лучшее время уже упущено:

«Я по-прежнему боюсь, что публикация потребует огромного труда, а я вожусь слишком медленно. Легенды надо переработать и согласовать друг с другом (они создавались в разное время, некоторые — много лет назад), увязать с ВК и внести в них некую последовательность. Простые приемы вроде путешествия или поиска здесь уже непригодны.

Меня терзают сомнения относительно этой затеи…»

Когда после его смерти возник вопрос о публикации «Сильмариллиона» в той или иной форме, я не придал значения этим сомнениям. Эффект «отблесков мощного исторического пласта, служащего повествованию фоном» во Властелине Колец неоспорим и чрезвычайно важен, но я не думал, что эти «отблески», использованные в нем с таким мастерством, будут препятствовать любому дальнейшему углублению в этот пласт.

Литературное «ощущение глубины, возникающее., благодаря вкрапленным в него [Властелин Колец] песням и отступлениям» не может служить критерием оценки произведения, выполненного в совершенно ином стиле: это означало бы рассматривать историю Древних Дней прежде всего или даже исключительно с точки зрения ее ценности как художественного приема, использованного во Властелине Колец. Так же не стоит механически относиться к приему возвращения в выдуманное прошлое, к смутно обрисованным событиям, чья прелесть заключается в этой самой смутности, как будто более полный рассказ о могущественных королях Нарготронда и Гондолина предполагал бы опасное приближение ко дну колодца, в то время как подробное повествование о Творении означало бы касание этого дна и окончательную утрату ощущения глубины — «когда ты уже опустился на самое дно».

На самом деле все совсем не так, вернее, не совсем так. «Глубина», о которой речь, подразумевает лишь взаимосвязь между разными временными слоями или уровнями одного и того же мира. Невообразимая древность незапамятных времен будет обязательно и непрерывно ощущаться при условии, что у читателя есть место, наблюдательный пункт в воображаемой истории, с которого он смотрит в прошлое. И этот необходимый наблюдательный пункт возникает благодаря уже тому обстоятельству, что Властелин Колец вызывает мощное, физически воспринимаемое ощущение потока времени, гораздо более мощное, чем способны создать голая хронология или список дат. Чтобы прочесть Сильмариллион, следует представить себя в Средиземье конца Третьей Эпохи, добавив к Сэмову «Здорово!» желание узнать обо всем этом побольше. Более того, приданная Сильмариллиону сжатая форма, его очерковая манера вместе с намеками на стоящие за ним века поэзии и познания создают ощущение «нерассказанных преданий» даже по ходу изложения этих преданий, постоянно удерживая необходимую дистанцию. Повествование разворачивается неспешно, читателя не гнетет предчувствие того, что вот-вот что-то случится. Самих Сильмарилей мы на самом деле не видим, как видели Кольцо. Создатель «Сильмариллиона» (используя его собственные слова об авторе Беовульфа) «рассказывает о делах далеких и исполненных печали, и его искусство вонзает в сердце острие давнего и непоправимого горя».