Книга утраченных сказаний. Том I

«[Властелину Колец], подобно Беовульфу, в полной мере свойственно «ощущение глубины», возникающее, как и в старом эпосе, благодаря вкрапленным в него песням и отступлениям, вроде лэ А рагорна о Тинувиэль или упоминания Сэмом Сильмариля и Железной Короны, рассказа Эльронда о Кэлэбримборе и множества других. Однако это ощущение является свойством именно Властелина Колец, но не вставных историй. Рассказывать их отдельно от обрамляющей повести и ожидать, что они сохранят свое очарование, было бы ужасной ошибкой — ошибкой, которую Толкин воспринял бы болезненнее кого-либо другого. Как он писал в поясняющем письме от 20-го сентября 1963 года:

«Меня терзают сомнения относительно этой затеи [написать Сильмариллион]. Часть притягательности ВК возникает, как я полагаю, благодаря отблескам мощного исторического пласта, служащего повествованию фоном и приковывающего внимание подобно неизвестному острову на горизонте или башням далекого города, отблескивающим на солнце сквозь дымку расстояния. Приближение разрушает волшебство, если только при этом не открываются новые дали» (Письма, с. 333).

Приближение разрушает волшебство. Что же до явления новых далей, то проблема, над которой Толкин, должно быть, не раз ломал голову, заключается в том, что во Властелине Колец Средиземье уже старо и обременено оставшейся позади историей. Сильмариллион же, в его полном варианте, был призван начать с самого начала. Но как можно создать ощущение глубины, когда ты уже опустился на самое дно?»

Цитированное здесь письмо определенно свидетельствует, что отец воспринимал (следует, наверное, уточнить: временами воспринимал) все это как серьезную проблему, которая для него не была новой: еще во время работы над Властелином Колец, в 1945 году, он писал мне (Письма, с. 110):

«История должна быть рассказана, иначе это не история, однако сильнее всего действуют именно нерассказанные истории. Я думаю, упоминание о Кэлэбримборе тронуло тебя потому, что оно вызывает острое ощущение бесконечности, свойственное всем недосказанным историям: далекие горы, на которые никогда не взберешься, темнеющий на горизонте лес, которого (как дерево Ниггля) никогда не достигнешь, — а если достигнешь, он становится всего лишь соседней рощей…»

Суть дела точно иллюстрируется песней Гимли в Мории, в которой бесконечно отдаленным эхом древнего мира звучат великие имена:

«Был светел мир тех древних дней,
Величье древних королей
Еще хранило Нарготронд
И Гондолин в тиши времен».

(Перевод А. Дубининой)

— Здорово! — восхитился Сэм. Я бы выучил. «О, Мория! О, Казад Дум!» Эх, как представишь все эти огни, темнота еще горше становится..»

Этим своим «Здорово!» Сэм не только опосредует (и «присэмляет») высокое — могучих королей Нарготронда и Гондолина, Дурина на его резном каменном троне, — но и относит их еще дальше, в волшебную даль. И в этот миг кажется, что волшебство развеется, только тронь его.