Книга утраченных сказаний. Том I

— Если дружба и возможна, то родство — нет, ибо человек — это человек, а эльда — эльда, и тому, что Илуватар сотворил несхожим, следует оставаться таковым, пока стоит мир. Даже если остался бы ты жить здесь до самого Великого Конца и сила лимпэ оградила бы тебя от смерти, тебе все равно пришлось бы умереть и покинуть нас, потому что человеку должно умереть. Не думай, о Эриол, что избавишься от несбыточных желаний, отведав лимпэ — ибо сменишь одни страсти на другие, обретя вместо старых устремлений новые — глубже и сильнее прежних. Неутолимая страсть жива в сердцах обоих народов, что наречены Детьми Илуватара, но больше — у эльдар, ибо их сердца полнятся видением красоты в великом сиянии.

— И все же, государыня, — сказал тогда Эриол, — позволь мне лишь пригубить этого напитка и провести век свой другом твоего народа; о королева эльдалиэ, я стал бы тогда как счастливые дети Мар Ванва Тьялиэва!

— Нет, не могу я еще дать соизволение на это, — отвечала Мэриль, — потому что разрешить испить лимпэ тому, кто видел жизнь и дни в землях людей, это совсем другое, нежели дать его ребенку, который мало знает; но даже для детей проходит немалый срок, прежде чем мы даем им вино песни, ибо сначала учим их многому и испытываем их сердца и души. А потому я прошу тебя выждать время и узнать все, что только можно узнать на нашем острове. Скажи, что ведомо тебе о мире или о древних днях людского рода, или о корнях, которыми сущее ныне уходит в былые времена, или об эльдалиэ и всей их мудрости, что можешь ты притязать на кубок юности и поэзии?

— Язык Тол Эрэссэа знаком мне, и о валар я слышал, и о начале всего, и о создании Валинора; музыке внимал я, стихам и смеху эльфов, и нашел все это истинным и добрым, а мое сердце видит и предрекает, что впредь я буду всегда любить это, и ничто иное, — так отвечал Эриол, а сердце его скорбело из-за отказа королевы.

— Но ты еще ничего не знаешь ни о приходе эльфов, ни об их судьбах, ни об их природе или об уделе, что Илуватар даровал им. Мало тебе ведомо о великолепии их дома в Эльдамаре, что на холме Кор, или о горечи разлуки. Что известно тебе о наших тяготах на всех темных дорогах мира и о муках, что вынесли мы по вине Мэлько; о скорби, от которой страдали и страдаем по вине людей, или о страхах, что омрачают наши надежды из-за них же? Ведаешь ли ты о пропасти слез, что отделяет нашу жизнь на Тол Эрэссэа от дней веселья, что мы знали в Валиноре? О дитя человеческое, ты мечтаешь разделить судьбы эльдалиэ и наши возвышенные чаяния, и все то, что мы еще не обрели, но знай: если ты вкусишь сего напитка, все это должен ты полюбить и узнать, и сердце твое должно стать заодно с нами. И даже если во время Исхода разгорится война между людьми и эльфами, должен ты будешь сражаться на нашей стороне против своего рода и племени, но до тех времен не сможешь ты вернуться домой, хотя тоска будет снедать тебя, а страсти, что порой терзают человека, испившего лимпэ, будут как огонь невообразимой муки. Знал ли ты все это, о Эриол, когда пришел сюда со своей просьбой?

— Нет, не знал, — печально ответил Эриол, — хотя часто вопрошал об этом.

— Тогда внемли, — сказала Мэриль, — я начну рассказ и поведаю тебе о некоторых вещах, пока не погаснет день — но после тебе придется уйти отсюда, запасшись терпением.

И Эриол склонил голову.

— Теперь, — молвила Мэриль, — я расскажу тебе о временах, когда в мире царил покой, о временах Оков Мэлько^[прим.3]. О земле поведаю тебе я, какой явилась она эльдар, и как обрели они ее, пробудившись.

Когда был создан Валинор, боги жили в мире, ибо Мэлько, что рыл под защитой железа и холода глубокие пещеры, был далеко, и лишь Макар и Мэассэ носились на крыльях бури, радуясь землетрясениям и подчиняя себе бешенство древних морей. Светел и дивен был Валинор, но мир погрузился в глубокий сумрак, ибо боги собрали почти весь свет, что прежде струился в воздухе. Редко теперь выпадал мерцающий дождь, и везде царила темнота, озаряемая лишь слабыми проблесками света либо багровыми вспышками там, где извергались в небеса истерзанные Мэлько холмы.

Тогда Палуриэн Йаванна отправилась из своих изобильных садов, дабы обозреть бескрайние земли своей вотчины, и странствовала по темному миру, разбрасывая семена и размышляя среди холмов и долин. Одна в вечных сумерках, пела она песни, полные неизъяснимой красы, и столь могучими были их чары, что они плыли над скалами, а их эхо звучало в холмах и пустынных равнинах долгие века, и все доброе волшебство позднейших времен — лишь отголоски памяти об ее песне.