Книга величиной в жизнь. Связка историко-философических очерков

Как известно, казацкая дума вторгается в культурно-исторический контекст Юго-Западной Руси, в то время входившей в Великое Княжество Литовское, только в XVI-м столетии, а дума «О трех братьях самарских» считается одной из самых старинных. Некоторые исследователи полагали, что дума берет свое начало в древнерусских былинах Киевского цикла, но это искусственная концепция, обусловленная политической целесообразностью, которая всегда царит в официальной историографии, переходя и на историю искусства, в чем опять же нет ничего удивительного. Если отказаться от идеи, устанавливающей связь между казацкими думами, древнерусскими былинами, сохранившимися на Русском Севере, куда и мигрировало население Южной Руси, и домонгольским народным творчеством, то думы некоторым образом провисают, как будто бы появившиеся неведомо откуда и вообще из ничего. Но такого, разумеется, не бывает. Однако, посмотрев в сторону степей, пресловутого Дикого Поля, все становится на свои места. И подтверждение тому: и песни современных ногайских акынов, и творчество выдающегося украинского бандуриста, уроженца некогда козацких Кобеляк Полтавской губернии Григория Китастого (1977–1984), написавшего блестящую музыкальную композицию «Голос степей», на мой взгляд, проникающую к глубинным архетипам казачьей души. В последующем синтез тюркской и славянской песенной традиции породил такое уникальное явление, как украинская музыкальная культура, во многом не уступающая итальянской, но эта тема иного исследования. Нам же важно прикоснуться к истоку казацких дум…

Давид Бурлюк. Казак Мамай

И хотя дума «О трех братьях самарских» датируется серединой — от силы началом первой половины XVI-го столетия, но рассказывает она о событиях, которые могли иметь место «на ногайской стороне» у речки Самарки или Самары, левом притоке Днепра в пределах бывшей Екатеринославской губернии, на полвека ранее — в конце XV-го столетия. А ведь это и есть время начала «казакования» в будущем черкасского, каневского и кричевского старосты Евстафия Ивановича Дашкевича, считающегося первым кошевым атаманом Низового Запорожского войска. И что удивительно: на примере этой думы, написанной на южнорусском наречии, легшим в основу украинского языка, мы уже не увидим трех древнерусских богатырей (Илью, Муромца, Добрыню Никитича и Алеше Поповича), бьющихся с «погаными» кочевниками на степных засеках и в чистом поле. Три безымянных самарских брата — это те же самые степные батыры, ушедшие в степь за добычей, «за зипунами» и, следовательно, их недруги турки и татары, порубавшие братьев-казаков, на самом деле суть ровня им, волею случая оказавшаяся на пути крещеных охотников. И что в итоге: дума написана на южнорусском наречии, но культурный код ее совершенно противоположен былинам: здесь речь идет не о защите государства, града (ведь подобной моралью, если вспомним, насыщены былины), а о свободном соревновании братьев разных родов, но, вероятно, одного и того же племени. Полагаю, что подобная культурно-историческая перекодировка, произошедшая вполне естественным путем, не является чем-то исключительным и проявляется в вековой перспективе на примере иных стран и народов. И проницательный высоконапряженный эпический текст думы о трагическом «казаковании» трех степных батыров сводится к тому, что «…нас Отцева-та-матчина Молитва покарала…»; то есть все, казалось бы, в высшей степени прозаично. И хотя в думе упоминается «Охоче Вiйсько», но ясно, что братья пустились в степное приключение втроем на свой страх и риск (только в этом и состоит формальная перекличка с былинными персонажами Киевского цикла Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем и Алешей Поповичем). Со своей стороны, мы можем предположить, что братья, пользуясь внезапностью, напали на один из татарских караванов, переправлявшихся через Самару (где на берегу у родника Султанка могла останавливаться на отдых крымско-татарская знать), следуя по пути в Крым или из Крыма, и, недооценив его вооруженное сопровождение, были порубаны охраной каравана. В общем, логический и обыкновенный конец для многих «казаковавших» батыров. Но удивительная степная поэтика, переложенная южнорусским наречием, поистине, сделала его трагедией эпического масштаба, сравнимой по проникновенности с некоторыми стихами Гомера. Особо ощущаешь это, когда слушаешь думу в исполнении выдающегося украинского советского кобзаря и бандуриста, слепого от рождения, Егора Мовчана (1898–1970). Что ж, теперь мы переходим к изначальной песенно-сказовой традиции, по существу давшей жизнь казацким думам и до сих пор еще существующей, правда, уже, как подтверждают исследователи, находящейся на грани исчезновения.

Трубадуры восточноевропейских степей Три ветви казачьих песен