Книга величиной в жизнь. Связка историко-философических очерков

Уже из приведенного выше сжатого материала несложно сделать вывод, что нет никаких литовских, русских, украинских и пр. казаков, а всегда существовали только ногайские и татарские казаки, некогда принявшие православие и поступившие на службу Московскому или Польско-Литовскому государству, или же сумевшие отстоять свою независимость, как на тот момент азовские казаки, позднее ставшие известными под именем донских казаков. В этом смысле совершенно иначе звучат слова ногайского князя Юсуфа в грамоте, обращенной к Московскому царю Иоанну IV Грозному и датированной 1550 годом: «Холопи твои, нехто Сарыазман словет, на Дону в трех и в четырех местах городы поделали, да наших послов и людей наших, которые ходят к тебе и назад, стерегут, да забирают, иных до смерти бьют… Этого же году люди наши, исторговав в Руси, назад шли, и на Воронеже твои люди — Сары азманом зовут — разбойник твой пришел и взял их». Несомненно, Юсуф знал, что Иоанн Грозный происходит напрямую от темника Мамая, поскольку его матерью была княжна Елена Глинская (1508–1538), жена великого князя Василия III. Поэтому выражение «Холопи твои» произнесено здесь отнюдь не в смысле беглых жителей Московского государства, как пытаются это всегда изображать историки, а в значении подданных Мансурова улуса, тех ногайских казаков, которые пришли из Крыма, из-под Азова и приазовских степей и создавали вместе с сыном темника и его наследниками знаменитое Глинское княжество, которые впоследствии стали Низовым Запорожским войском и вошли в историю Восточной Европы под названием черкасы. Именно это значение ногайский князь Юсуф вкладывал в данное выражение, приводимое в отношении его христианских собратьев (к тому же, ни de jure, ни de facto в то время Сары-Азман с казаками в подданстве русского царя не находились, о чем, безусловно, ведал мурза Юсуф). Здесь же можно предположить, что усвоение греческого православного христианства позволяло первоначальным ногайским казакам быстрее переходить к оседлому образу жизни и образовывать квазиурбанистические поселения по берегам рек, о чем сообщает уже грамота князя Юсуфа (казаки еще долго не будут заниматься земледелием, самым последними из них стали распахивать земли во второй половине XIX-го столетия черноморские казаки уже в составе Кубанского казачьего войска; а до этого основным их промыслом было разведение крупного рогатого скота и овцеводство: см. Кухаренко, Я. Г. Чорноморський побит на Кубанi). Однако еще на полстолетия раньше (1501 год) история сообщает нам имена азовских казаков, впоследствии ставших донскими, подтверждая их тюрко-ногайское происхождение: «Июля в 11 день азовские казаки Угус-Черкас да Кора-бай пограбили на Поле на Полуозоровском перелеске великаго князя послов князя Федора Ромодановского да Андрея Лапенка, и Андрей тамо и скончался, и гостей многих пограбища» (Татищев, Т. 6. С. 94). Другие имена древних насельников Области Войска Донского равно разрушают славянскую или официальную «бегло-холопскую» концепцию происхождения казаков: Темеш, Калимет, Урак, Садырь, Агиш, Татара, Нагайчук… Во второй половине XVI-го столетия на Дону действует так называемый «польский атаман» (читай полевой) Мишка Черкас или Михайло Черкашенин, тот же азовец православного исповедания, державший в страхе всю округу в то время османского Азова. Он — герой донских исторических песен XVI–XVII столетия, в том числе вошедших в Сборник Кирши Данилова (1703–1776), молотового мастера Невьянского завода Демидовых (на Урале было много сосланных казаков, от которых Кирша Данилов, вероятно, записал эти песни). Ибо именно в Азове находится та связующая нить, одновременно эстетическая и метафизическая, если угодно древо, соединяющая три ветви казачьей песенной и ментально-культурной традиции, представленной казацкими думами Приднепровья, историческими песнями Войска Донского и ногайскими казачьими песнями, сохранившими седую древность Дешт-и-Кипчака и еще исполняющимися на казачье-ногайском языке в Крыму и на Северном Кавказе. И если казацкие думы запорожцев и донские юртовые исторические песни ввиду сложившихся исторических обстоятельств сохранили совсем не много признаков былой рыцарской куртуазности, то в ногайских казачьих песнях куртуазные мотивы (неразделенная любовь к прекрасной даме) присутствуют изначально, особенно в творчестве казака Досмамбета Азовского, жившего в XVI-м столетии, и, как представляется, современника Сары-Азмана. Последний факт делает ногайскую песенно-поэтическую традицию как бы более изначальной в отношении двух ее родственных и вышеуказанных направлений, и, возможно, что она испытала сильное влияние произведений провансальских трубадуров, которое, безусловно, могло распространяться через генуэзские колонии Причерноморья, когда у себя на родине деятельность трубадуров по разным причинам стала приходить в упадок уже во второй половине XIII-го века, то немногим позднее после прихода ногайской орды в Крым. С другой стороны, на куртуазность ногайских казачьих песен, возможно, оказала влияние арабско-персидская суфийская лирика, хотя ислам был принят в Золотой Орде только в 1321 году с переходом в него хана улуса Джучи Узбека (ок. 1283–1341), а утвердилась новая вера здесь гораздо позже и, считается, что могла оказаться одной из причин «Великой замятни» (1359–1380) в государстве чингизидов. Однако не стоит забывать, что у степняков всегда был свой строго регламентированный кодекс чести, установленный Ясой, где всегда оставалось место для куртуазности, и иностранные воздействия могли только усилить или смягчить в ту или иную сторону его отдельные немаловажные моменты.