Книга (Венок Сонетов).

«Знаешь, я никогда не говорю плохо о России. Мне кажется: кто-то должен это любить. Если никто не будет все это любить, тогда вообще пиздец…»

Яна слушает внимательно, и я думаю, «Ей-то я зачем все это рассказываю?»

«Ладно, прости, давай о другом поговорим»

«Нет, мне интересно»

«Расскажи про себя»

«Ну, я рассказывала уже. У меня несколько жизней. Одна – Вена, университет. История искусства и журналистка.

Потом – работа. Экологические организации, раньше в Словакии, теперь в Австрии. Недавно вот в Словакии меня арестовали, во время нелегальной демонстрации. Продержали целый день, очень странно было, впервые в жизни я почувствовала, что такое несвобода. Теперь я в Словакии в полицейских списках, как экстремистка. Скоро должен быть суд, из-за этой демонстрации».

«И как ты теперь ездишь? Подписку с тебя не взяли? О невыезде?»

С удивлением: «Как это подписку? Это же невозможно!»

«А я понял несвободу во французской тюрьме, перед депортацией. Раньше в армии, конечно, но это было давно… И тюрьма-то ерунда, вроде гостиницы, да только у меня, немедленное – хочу отсюда выйти. Перед глазами решетка, и, почему-то – я не могу за нее. Вроде бы и сам в полицию пришел, хотел в Россию, а тут вдруг прямо навязчивая идея…»

«Да, похоже… Ну, еще путешествия. Это тоже совсем другое. Это сейчас. Что еще?… Мои родители разведены и уже десять лет не разговаривают. Все праздники приходится отмечать два раза. Папа хочет, чтобы у него была хорошая дочка, у которой нет странных знакомых. С аккуратной прической. Которая не мотается автостопом по всей Европе. А мама… Мама меня поддерживает»

«Ну да», смеюсь я. «Дреды родителей впечатляют, по себе знаю. Только мне было не 21, а 33…»

«Большой дредатый Мишка»

«Запоздалое развитие», улыбаюсь я.

Я смотрю во двор. За вчерашний день на крыше напротив настелили несколько листов новой блестящей жести. Сейчас у рабочих обед. Один из них, с немыслимой для наземных существ беспечностью, свесил ноги с крыши и ест бутерброд.

”Si moj macik”, шепчет Яна, и я любуюсь ее улыбкой. Мы говорим тихо-тихо, сидя друг напротив друга, опершись спинами о противоположные стены, спокойно так; и мне кажется, что мы вместе уже давно.

Вышедшая покурить Оля, стоявшая неподалеку, прислушиваясь, говорит вдруг, со стеснительной заминкой:

«Около вас очень хорошо», и быстро прячет глаза, убегая от собственной откровенности.

Я смотрю удивленно – за последние два дня я почти не слышал от нее ни слова, потом понимаю, о чем это, и улыбаюсь в ответ:

«Спасибо»

Дверь в квартиру над нами медленно открывается, и в промежутке ее стоит старушка в длинном не определенного цвета халате. Маленькая, округлая, безумие крайней старости в глазах. Она смотрит на нас, вцепившись в дверную ручку, безо всякого выражения, неподвижно, долго.

«Добрый день!», говорю я громко. Она не отвечает. Я улыбаюсь и ей, на всякий случай.

В последние дни мне очень легко улыбаться.

* * *

«Пойдем, Янка, погуляем?»

«Пошли»

«Хотите курнуть для задумчивости?»

Яна не курит марихуану. Я соглашаюсь.

Ян достает спрятанный за кассетной стойкой косяк. И скоро начинает по-мальчишечьи похихикивать, захлебываясь и полностью растеряв всю свою церемонность. Подхваченные этой воздушной легкостью, мы выходим за дверь, сбегаем по лестнице, головокружительно раскручиваясь на разворотах перил, и плавно идем (плывем) вдоль Фонтанки, до поворота на Грибоедова.

И разговариваем, но вскоре я начинаю чувствовать, что медленно погружаюсь в безмолвный покой. Мы идем дальше (темнокаменный с золотом Спас-на-Крови медленно кружится вокруг своей купольной оси, слева – торжественный полукруг кованой решетки Михайловского), и мир превращается в бутафорскую обманку; тело чужеет и превращается в шаги; глаза опущены к земле и асфальтовые вмятины отпечатываются на сетчатке, этой внешней грани немеющего ума…

Я вспоминаю: рядом со мной Яна – кажется, это очень важно? и вот оно, легкое беспокойство, перерастающее в зябкую тревогу. Не надо, чтобы это становилась декорацией.

Ударяющий по зрению и слуху Невский проспект: мы переходим его в сторону гигантской геометрии Казанского собора. Подточенные жуками-камнеедами темные колонны.

Я делаю усилие: и ниточки, связывавшие меня с внешним, извиваются беспомощно, ища в пустоте… Я заставляю себя говорить что-то необязательное и получается почти естественно, только вот предатель голос звучит стеклянно – Яна поворачивает голову и смотрит с удивлением. И говорит:

«You look very tired»[35]

«No, why?», привычная защита. Но потом, сразу же: «Yeah. I am just too stoned[36] и чувствую, что очень далеко от тебя. Я хочу быть здесь, с тобой»

«Понимаю», она улыбается и берет меня за руку. «Все хорошо. Я здесь, и с тобой»

Я обнимаю ее и чувствую, тревога уходит.

Ясный уверенный взгляд, и несколько простых слов.

* * *