Я верчу головой, в радостном облегчении еще одной преодоленной границы. Яна говорит по-немецки, там, на переднем сиденье; иногда оборачивается ко мне, видимо, чувствуя себя неуютно, как же – так долго, и ни одного поцелуя! Я охотно помогаю ей, обняв сзади за плечи, потом сижу, сжимаю откинутую назад ладонь и смотрю в окно – светлая зелень полей – темная зелень еловых лесов. Водитель (Матиас) посматривает искоса и стеснительно улыбается; потом, заметив мое внимание, переходит на очень мучительный и очень немецкий английский. Он застенчив. Ему хочется поговорить. Он протягивает большой пакет с бутербродами и сластями:
«Хотите? Ешьте. Я не хочу есть. Много есть вредно для здоровья. Это мне дала моя подруга, из Вроцлава. В Польше много едят. Каждый раз она дает мне слишком много еды, больше, чем нужно»
«Так у тебя в Польше подруга?»
«Да. Я езжу к моей подруге каждый уик-энд. Это очень важно – видеться часто»
«А чем ты занимаешься?»
«Я инженер, газовые коммуникации. Мы разработали очень интересную технологию…"».
Дорога ровно мчится назад, временами плавно клонит правей или левей, потом опоминается и возвращается к равновесию; иногда по обочине пробегают таблички с клыкастыми немецкими названиями, и тогда ряды крыш и очертания церковных башенок бросаются им вдогонку; ползут аккуратные промышленные постройки, с крупно выведенными по белым фасадам названиями;
и новый рывок вперед, в чистоту пространства полей и холмов, взрезанных напряженной лентой дороги, ныряющей в распадки между холмами и вновь взмывающей вверх; и наклонного размаха хмурых небес, за которыми угадывается уже вечер…
убаюканный движением и простором, я застываю взглядом над холмами; потихоньку замирает и беседа.
Молчание…
… За окном – и косыми штрихами дождя – затопленное поле и сад. Яблони растопырили черные ветви над неспокойной смятой водой: сильный ветер. Дородный крестьянский дом залит до самого крыльца. Чуть в стороне – трактор, осевший набок, одной гусеницей в воде.
Я замечаю все новые признаки несчастья, обеспокоенный ощущением что связан с этим непонятным и пугающим образом. Говорят, мир – это наше отражение. Значит, они где-то во мне, эти бесконечные потоки воды? И катастрофа? Что-то тут не так: хмурое небо, льющаяся вода, густеющее чувство беды; надо попытаться понять… нет, почувствовать.
«Вы знаете про наводнение? Говорят, в Праге настоящая проблема…». Матиас крутит ручки магнитолы, скользя по разноязыким голосам Центральной Европы. «Вы это понимаете?»
«Да. Это чешский», говорит Яна и вслушивается в рокочущую нестрашным грохотцем, прищелкивающую и похожую на детскую дразнилку речь.
«Прага и Дрезден затоплены…. Идет эвакуация… Вертолеты… Несколько человек погибло…»
Молчание…
Машин становится меньше, но скорость все же приходится убавить – мокрая дорога и плохая видимость. Несколько зеленых армейских грузовиков. Спасатели.
. . .
Ближе к Дрездену дождь слабеет.
«Хотите кофе? Я немного устал…», и мы сворачиваем на ближайшую
Я разминаю затекшие колени. Мокрый ветер проскальзывает за шиворот. Сквозь бледный просвет в тучах на секунду вспыхивает молочное солнце.
За стеклом неподвижных автоматических дверей табличка:
В сторону Дрездена пролетают два вертолета; стрекозиное биение округлых взрывчиков не успевает и нехотя следует за ними.
Все же мы решаем немного отдохнуть.
Яна идет искать телефонную кабину вне закрытой станции и не находит. Мы стоим и курим польские сигареты.
Я смотрю на синий пластик облицовки, на стеклянную витрину с рекламными наклейками; улыбающегося пластикового гнома, разведшего приветственно руками; светлый никель ограждения; расчерченную прямоугольниками парковку; рядок указателей (туалет, полиция, гостиница, душ, банкомат, телефон); выстроенные деревца в кадках; ладную пожилую пару, одетую в светлое и отутюженное, перекусывающую за столиком чем-то в ярких обертках…
«Я вам завидую. Это, наверное, интересно ехать так, далеко…»
Следующая