Книга Z. Глазами военных, мирных, волонтёров. Том 1

Она плакала на всё отделение, когда поступила: «Почему вы на меня кричите, я хорошая!

Вы же врачи, вы не имеете права на меня кричать!» Хотя никто, конечно, не то что не кричал, но и не говорил с ней. Как раз с ней я решил попробовать петь, потому что ничего другое не помогало, — и она сразу начинала петь со мной дуэтом, сильным народным голосом — про калину в поле у ручья, про золотые огни на улицах Саратова и заводскую проходную. Но только я останавливался взять воздуха, она сразу продолжала: «Я знаю начальство! Вылечите меня, они всем заплатят! Помогите мне! Не кричите на меня! У меня дочка в Италии! Она приедет, вывезет!» Но нет, не вывезла.

А вот Катюша, 63-летняя буфетчица с металлургического комбината, сидела не вставая в подвале два месяца. Да и вряд ли она могла встать, потому что весила килограмм под сто шестьдесят. Огромные ноги отекли и покрылись язвами, спина, поясница были в кровоточащих пролежнях.

Несли её вшестером, положили на койку, сняли тряпки, и тут же появился вопрос: как обработать спину и поясницу? На боку было не дотянуться. Придумали такое решение: взяли брезентовый ремень от военных носилок, обернули простынёй, просунули Катюше под мышки, сами встали на два стула, ремень провели по плечам, как грузчики, которые волокут рояль, и приподняли её, а третий поднимал сзади под спину. Наши девчонки обрабатывали пролежни. В дверь в этот момент зашёл МЧСовец из реанимации и, увидев эту картину, разинул рот и даже снял видео для науки: впервые с таким столкнулся.

— Ну вы, ребята, тут не скучаете!

А другие женщины — соседки по палате — в этот момент кричали на мужчину, который ковылял по коридору из перевязочной: «Куда это ты смотришь! Вот я палкой!» (я ещё подумал, не каждый даже за деньги согласится смотреть на такое, а особенно чувствовать запах).

С Катюшей и её соседками мы пели песни и обсуждали рецепты: как правильно варить борщ, окрошку и делать чебуреки. Они приглашали меня в гости, когда всё кончится, давали адрес. Я не взял. Потом всех вывезли в другой госпиталь. За ними никто не приехал.

Игорь, красивый мужчина лет семидесяти, прятался не в подвале, а дома. Он был относительно чистым, с длинными седыми волосами, усиками ниточкой, как у мафиозо, и с длинным ногтем на мизинце. На указательном — золотой перстень с прозрачным камнем. Шутил, это он говорил, когда мы его мыли, — мне ещё надувной круг надо. Когда я спросил, не музыкант ли он, — оскорбился. «Я — работяга! Я — люковой с „Азовстали"!»

На другой день ему стало хуже. Ввели катетеры, а он только стонал и бормотал еле слышно: «Девочки, я писать хочу…» Я ему отвечал: «Ну писай, писай, Игорь! У тебя ж катетер!» А он: «Я не могу…» И опять: «Меня тошнит… Я писать хочу, писать!» Когда ему делали гастроскопию, эндоскоп он глотать не мог от слабости. Я держал ему голову и лоток подо ртом, а врач вставлял и вставлял кишку, а она сворачивалась где-то в горле, так что снаружи был виден блуждающий огонёк. Но раз на десятый получилось — и врач безнадёжно покачал головой: Инна долечит. И показал мне окуляр — там пульсировали кровоточащие вены. Его отвезли в реанимацию, а утром — в морг.

Были дети — две девочки лет десяти в инфекционке. Я как мог их развлекал, читал наизусть басню про ворону и лисицу, они её не знали, но поняли, что лиса ворону обманула. Рассказали, как сидели в подвале, делали свечку из картошки, как сражались с крысами подушкой и увидели на пакете лик Богоматери.

Потом — рванули и бежали восемь километров до села. Уберегла Богоматерь. Окна их палаты выходили прямо на морг, и когда мы сгружали тела, девчонки махали мне рукой.

Был Санька — беспризорник лет семнадцати с лёгкой степенью слабоумия, который не хотел никуда уезжать. Он только ночевал в больнице, а днями шлялся по городу, помогал по магазинам, ему что-то подбрасывали. Как только он слышал фразы вроде «поехали в Донецк», «давай в интернат» и понимал, что дело пахнет жареным, то сразу включал дурачка, и становилось понятно, что убежит.

Вырос он в детдоме, сестрёнка умерла, когда ей был годик, а брат до сих пор в приюте.

Была ещё одна девочка с сильным психическим расстройством, без обеих ног. С ней удавалось немного поговорить, она односложно отвечала на вопросы. А когда никто на неё не смотрел, начинала громко тараторить, как ускоренная плёнка, на каком-то жутком наречии, из которого выскакивали камешками знакомые слова.

Врачи очень радовались гражданским травмам, казалось, мир снова возвращается. Был мальчик, который дома наступил на разбитый ста кан. В ступню ему вкололи лидокаин, а я его держал, пока зашивали: хорошая фиксация — половина выздоровления. Был весёлый пожилой дядька с длинной бородкой, которого забодала коза, и теперь его, как султана, возили на коляске три бабы, а он довольно посмеивался.

Люди были героями — героями любви, жертвенности. Хрупкая старушка сопровождала свою младшую сестру — от подвала, потом вместе с нами от приёмной и до морга.