Книги Яакововы

У Крысы, как уже было сказано, шрам на лице. Одна щека у него порезана сверху вниз прямой чертой, что производит впечатление какой-то скрытой симметрии, впечатление настолько беспокоящее, что всякий, лишь только поглядит на него в первый раз, не может оторвать взгляда, выискивает, но, не обнаружив порядка, отворачивается с неосознанным до конца нежеланием. А ведь это наиболее интеллигентный человек Подолии, прекрасно образованный и предусмотрительный. На первый взгляд этого не видно. И это хорошо для Крысы.

Он научился тому, что нечего ожидать сочувствия от других. Необходимо тщательно определять, чего ты хочешь, и требовать, просить, домогаться, переговаривать. Если бы не шрам на лице, он был бы сейчас на месте Яакова, это ясно.

Крыса считает, что они должны быть независимыми в рамках христианства. Такова его позиция теперь, перед диспутом, и к этому он ведет, проводя полные недоразумений беседы с епископом Дембовским за спинами братьев. Ибо Крыса уверен, будто бы он все знает лучше.

- На пограничье нужно держаться от всех подальше и делать свое, - говорит он.

Не слишком иудейские, но не сильно и христианские, там было бы для них место, где они оставались бы независимыми от контроля и зависти ксёндзов и раввинов. И еще: он считает, что, как преследуемые своими же, евреями, они не перестают быть евреями, но одновременно приближаются к христианам. И выступают сейчас, он сам и иудейские отщепенцы, с просьбой поддержки и опеки, а это жест ребенка, протягивание невинной ручки к согласию. Христиане их принимают с сочувствием.

Но наиболее важно для Крысы нечто иное, ибо, как написано в Евамот 63 (несмотря на то, что он антиталмудист, но удержаться от цитирования Талмуда не может): "Человек, не владеющий клочком земли, в полной мере человеком быть еще не может". Так что получить от господ кусок земли, чтобы на ней осесть и спокойно хозяйничать, было бы лучше всего для них: иудеи их бы не преследовали, правоверные бы по уму работали бы на своей земле, они могли бы привлекать на работу мужиков. И им даже не нужно было бы креститься. Это видение развертывается над столом в задымленной комнате, потому что дует ветер, который втискивает воздух назад в дымовую трубу. Вой ветра вторит дискуссии.

- Никогда на пана, - говорит кто-то, в ком Крыс узнает в темноте Лейба Гершковича из Сатанова.

- Нас взяла бы пани Коссаковская в свои владения... – начинает Моше из Подгаец.

И вот тогда Крыса вырывается вперед, его лицо кривится гневом.

- Хотите кнут себе на шеи скрутить? Пан сделает все, что пожелает, и ни с каким правом не станет считаться. Два поколения – и мы будем как те мужики.

Другие его поддерживают

- У епископа мы тоже будем, как крестьяне, - говорит Моше.

Тут отзывается самый старший сын Шора, Шлёмо, который до сих пор сидел, не двигаясь, и глядел на кончики свих сапог.

- Только к королю, только в королевские владения, так говорит Яаков, и я сам так думаю. Под королем мы будем в безопасности.

Лицо у Крысы вновь кривится. Он говорит:

- Глупцы вы. Таким как вы, дай палец, а вы бы уже всю руку пожелали. Торговаться нужно не спеша.

- Ага, и доторговаться до неприятностей, - язвительно прибавляет кто-то.

- Еще увидите. С епископом мы хорошо друг друга понимаем.

 

                                                                  16

О 1757 годе и о том,

как устанавливаются некоторые предвечные истины

летом в Каменце Подольском,

на каменецких дебатах

 

В поселении Моливды неподалеку Крайовы в Валахии считают, что наступивший год, год 1757, это год Страшного Суда. Каждый день выкликаются новые имена ангелов, дабы те выступили как свидетели. Никто не подумал, что если так пойдет и дальше, то это займет тысячу лет, ведь число ангелов бесконечно. Молящиеся верят, что сир уже невозможно спасти, нужно только лишь приготовиться к концу, который как раз близится. Страшный Суд приходит словно роды: когда они начинаются, их ни отвернуть, ни остановить нельзя. Но этот суд, считают собратья и со-сестры, которых Моливда покинул уже навсегда, не такой, какого бы мы ожидали – земной, с ангельскими трубами, громадными весами, которые будут взвешивать людские поступки, и с мечом архангела. Этот суд скромный, проходит как бы незаметно, без всяческих экстравагантностей. Совершается он как бы за нашими спинами и в наше отсутствие. Мы были осуждены в этом странном 1757 году заочно и – наверняка – без возможности апелляции. Нас не извиняет наше людское незнание.

Похоже, мир сделался невыносимым не только на обширных, открытых равнинах Подолии, но и здесь, в Валахии, где теплее и где можно разводить виноградную лозу. Так что ему следовало бы дать какое-то завершение. Впрочем, в прошлом году вспыхнула война. Йента, которая видит все, знает, что она продолжится семь лет и нарушит тонкие язычки у весов, что отвешивают людские жизни. Перемены пока что незаметны, но ангелы уже начинают уборку; они хватают обеими руками ковер мира и встряхивают его, летит пыль. А сейчас они его свернут.