Книги Якова

Но зачем измерять могилы и кладбища? Ведь в могилах покойников нет – Ента узнает об этом лишь сейчас, а ведь в свое время погрузила в воск тысячи фитилей. Могилы нам совершенно ни к чему, поскольку мертвые их игнорируют и блуждают по свету; они повсюду. Ента видит их постоянно, будто сквозь стекло: даже очень захоти, сама она к ним войти не может. Где это? Трудно сказать. Они глядят на мир, словно через окошко, рассматривают его и чего-то постоянно от этого мира требуют. Ента пытается понять, чтó означают эти гримасы, эти жесты, и в конце концов догадывается: мертвые хотят, чтобы о них говорили: этого они жаждут, этим питаются. От живых им требуется внимание.

И еще одну вещь видит Ента – что это внимание распределено несправедливо. Об одних людях говорят без конца, произносят о них множество слов. О других же не промолвят и словечка. Эти, другие, в конце концов угасают, отходят от окошка, исчезают где-то вдалеке. Их очень много, десятки миллионов позабытых напрочь, никто не знает, что они жили на земле. От них ничего не осталось, поэтому они быстрее освобождаются и уходят. Может, это и хорошо. Ента бы тоже ушла, если бы могла. Если бы ее по-прежнему не держало то могущественное слово, которое она проглотила. Уже нет ни бумаги, ни кусочка шнурка, все разложилось, мельчайшие частицы света впитались в материю. Осталось только это слово – словно камень, которым легкомысленно привязал ее Элиша Шор.

Сам старик Шор недавно скончался, и Ента видела, как он прошел совсем рядом – великий мудрец, отец пяти сыновей и одной дочери, дед множества внуков, теперь размытая полоска. Видела она и маленького ребенка – тот тоже поспешно проскользнул мимо. Это был маленький Эммануил, сынишка Якова и Ханы, ему едва исполнился год.

Письмо, в котором об этом сообщалось, передал Якову Казимеж. Хана написала его по-турецки, обтекаемо, словно бы по большому секрету. А может, стыдясь того, что с ними это произошло? Ведь им не пристало умирать. Яков читает письмо несколько раз. Каждый раз встает и начинает ходить по комнате. Из письма выпадает маленький листок, криво отрезанный, на нем красной краской нарисован какой-то зверь. Похоже на лохматого песика. Внизу написано: Рутка. Яков догадывается, что это от дочери, и лишь теперь горло у него перехватывает и на глаза наворачиваются слезы. Но он не плачет.

Письмо Нахмана Яковского Господину в Ченстохову

А вот другое письмо выводит Якова из себя. Тон его раздражает с первых же слов; Яков так и слышит голос Нахмана – плаксивый, жалобный, напоминающий собачий скулеж. Будь Нахман здесь, Яков отвесил бы ему оплеуху и смотрел, как из носа течет кровь. Хорошо, что он не позволил этому предателю подойти к окну, когда тот сюда явился.

…Яков, меня ведь теперь зовут Петр Яковский, и это имя – свидетельство того, насколько я – твой. У меня сердце разрывалось, когда я стоял здесь, так близко, не имея возможности тебя увидеть и услышать. Мне пришлось утешаться мыслью о том, что ты совсем рядом и что мы дышим одним и тем же воздухом, раз я подошел вплотную к этой высокой стене, отделяющей твою тюрьму от города. Она казалась мне настоящей стеной плача. Я опечален твоей серьезной болезнью и могу представить себе одиночество, которое ты, столь непривычный к отсутствию людей вокруг, вынужден здесь испытывать.

Ты знаешь, что я по-прежнему люблю тебя и готов ради тебя на любые жертвы. Если я и сказал что-то против тебя, то не из желания причинить зло, но по причине глубокого ощущения твоей миссии, нашего призвания, завладевшего всеми моими помыслами. Признаюсь также, что мне, трусу, стало страшно, и этот страх почти полностью подчинил меня себе. Ты знаешь, насколько я ничтожен, хоть и не по причине этой ничтожности ты сделал меня своей правой рукой, но в силу тех добродетелей, о которых я бы осмелился тебе напомнить, если бы не то, что был вынужден тебя покинуть.

Яков гневно бросает письмо и сплевывает. Голос Нахмана умолкает в его голове, но ненадолго. Он поднимает письмо и продолжает читать:

Подобно многим из нас, что сейчас укрылись или в столице, или же под крылом сильных мира сего и там стараются жить и сами управляться, уповая на твое скорое возвращение и ежедневно ожидая твоего приезда…