Книги Якова

Яковского взял в свою контору Шломо, Франтишек Воловский, – считать бочки с пивом. Работы не очень много, поскольку пивоварня только открылась. Яковский подсчитывает количество рейсов, полные и пустые бочки, рассылает товар по всему городу и в корчмы в предместьях. Сначала он ездил под Варшаву, искал клиентов, но потом Воловский отказался от этой затеи. Нахман, он же Петр Яковский, даже переодетый в контуш, выглядит как-то тускло, неубедительно. Евреи не хотят покупать пиво у выкреста, а неевреи подозрительно смотрят на этого человечка – маленького, рыжего, похожего на курицу. Именно так говорит о нем Франтишек: Нахман, мол, похож на курицу. Яковский однажды услышал и расстроился. Он-то полагал, что рыжие волосы и изворотливый ум придают ему сходство с лисицей.

Дело в том, что в последнее время Нахман чувствует себя не в своей тарелке – и сам по себе, и рядом с другими людьми. Он собирался прервать это тревожное ожидание чуда и двинуться из Варшавы на восток, в Мендзыбоже, но потом умер маленький Эммануил, и первая мысль, которая пришла Нахману в голову, была – что это Бешт забрал мальчика с собой, что в этом есть какой-то смысл. Бешт взял малыша на руки и унес туда, в ночь, чтобы спасти от них. Так подумал Нахман-Яковский и даже скрепя сердце записал на полях своей рукописи.

Недавно в Варшаве заговорили о том, что, когда некоторое время назад Баал-Шем-Тов болел и готовился к смерти, он созвал всех учеников и раздал им предметы, которыми раньше пользовался. Одному подарил табакерку, другому – молитвенный платок, третьему – любимую псалтирь, а самому любимому ученику не досталось ничего. Тогда Бешт сказал, что отдает ему свои истории: «Ты станешь скитаться по миру, чтобы люди могли эти истории услышать». По правде говоря, ученик не слишком обрадовался такому наследству, поскольку был беден и предпочел бы нечто материальное.

Но потом обо всем забыл и продолжал вести нищее существование молочника. Однажды в его деревню пришла весть о том, что в далеком краю некий богач готов дорого заплатить за то, чтобы услышать какие-нибудь истории о Беште. Тогда соседи молочника напомнили ему о его наследстве и снарядили в дорогу. Когда тот приехал на место, выяснилось, что жаждет историй глава общины, человек богатый, но печальный.

Устроили застолье, на которое пригласили высоких гостей, молочника усадили в центре и после обильной трапезы, когда воцарилась тишина, попросили начать рассказывать. Тот встал, открыл рот, набрал в легкие воздуха – и ничего. Он все позабыл. Растерянный, молочник сел на свое место, а гости не скрывали своего разочарования. На следующий вечер повторилось то же самое. И на следующий. Казалось, молочник утратил дар речи. Очень смущенный, он потихоньку стал собираться в путь. Но когда уже сидел в телеге, внутри него вдруг что-то всколыхнулось, и в памяти, некогда полной историй, всплыло одно-единственное воспоминание. Молочник ухватился за этот крошечный случай и велел остановить лошадей. Соскочил с телеги и сказал холодно прощавшемуся с ним хозяину: «Я кое-что вспомнил. Один маленький случай. Ничего особенного…»

И начал говорить:

«Однажды Баал-Шем-Тов прервал ночью мой сон и велел запрячь лошадей, а потом отправиться с ним в далекий город. Он вышел у богатого дома рядом с костелом, там еще горел свет, и скрылся внутри. Через полчаса вернулся в некотором смятении и велел возвращаться».

Тут молочник снова запнулся и умолк. «Что же было дальше?» – спрашивали собравшиеся, но, к всеобщему удивлению, глава общины всхлипнул и, не в силах сдержаться, громко разрыдался. Лишь через некоторое время, немного придя в себя, он сказал: «Это я был тем человеком, которого посетил Баал-Шем-Тов». Никто ничего не понял, все молча смотрели на него, ожидая пояснений.

Глава общины продолжил:

«В то время я был христианином, важным чиновником. В мои обязанности входила организация принудительного обращения евреев в христианскую веру. Когда в ту ночь ко мне ворвался Баал-Шем-Тов, я вскочил из-за стола, где подписывал приказы. Я удивился, увидев этого бородатого хасида, который вдобавок начал кричать на меня по-польски: «Сколько это будет продолжаться?! Сколько?! Сколько ты будешь обрекать своих братьев на страдания?» Я с изумлением смотрел на него, думая, что старик сошел с ума и с кем-то меня перепутал. А он продолжал кричать: «Разве ты не знаешь, что ты – спасенное еврейское дитя, которое приютила и воспитала польская семья, скрывавшая от тебя твое истинное происхождение?!»

Прежде чем святой муж исчез, так же внезапно, как появился, я преисполнился смятения, обиды и чувства вины. «Возможно ли, чтобы мне было прощено все, что я сделал против моих братьев?» – спросил я дрожащим голосом. И Баал-Шем-Тов ответил: «В тот день, когда придет человек и расскажет тебе эту историю, ты узнаешь, что прощен».

Яковскому тоже хотелось бы, чтобы кто-нибудь пришел к нему с историей. Чтобы он был прощен.

Лиственничная усадьба в Войславицах и зубы Звежховского