Книги крови. I–III

Ронни проплыл мимо нее к лестнице – теперь он больше походил на тень, чем на подобие человека, за ним тянулись куски ткани. У Магуайра не осталось ни времени, ни силы воли противостоять ему. Он открыл рот, чтобы сказать что-то в свою защиту, и Ронни, протянув единственную целую руку, оставшуюся на его изорванном тканом теле, засунул ее ему в горло. Магуайр поперхнулся, но Ронни змеей лез вниз, по сжимающейся глотке, грубо толкался через пищевод к желудку Магуайра. Магуайр почувствовал его присутствие там – чувство переполненности, как после обильной трапезы; вот только теперь у него внутри что-то елозило, скребло слизистую желудка, хваталось за стенки. Все произошло так быстро, что Магуайр не успел задохнуться. Учитывая обстоятельства, он бы предпочел такую кончину, пусть и ужасную. Но вместо этого он чувствовал, как ползет внутри рука Ронни – крепко хватается, проникает все глубже, в кишечник, в двенадцатиперстную кишку. Когда рука захватила все, до чего смогла дотянуться, этот говнюк дернул ее на себя.

Все произошло мгновенно, но для Магуайра эти секунды тянулись вечно. Он завопил, чувствуя, как его потрошат, как кишки вырывают через горло, как выворачивают его наизнанку. Его внутренности вывалились наружу в фонтане слюны, кофе, крови и кислоты.

Вытянув кишки, Ронни потащил Магуайра с дергающимся опустевшим брюхом к краю лестницы. Следуя за собственными размотавшимися внутренностями, Магуайр подошел к верхней ступени и подался вперед. Ронни ослабил хватку, и Магуайр с обмотанной кишками головой упал вниз, к подножию лестницы, у которого все еще стояла его дочь.

Судя по ее лицу, она была ничуть не взволнована; но Ронни знал, что дети лгут безо всякого труда.

Покончив с делом, Ронни шатаясь сошел с лестницы, разматывая на ходу руку и тряся головой – пытаясь воссоздать хотя бы призрачное подобие человека. Его усилия оказались не напрасны. Когда он спустился к девочке, он смог коснуться ее, совсем как человек. Она не отреагировала, и ему осталось лишь уйти и надеяться, что со временем она об этом забудет.

Когда он исчез, Трейси поднялась наверх в поисках матери. Ракель не отвечала на ее вопросы – как и лежавший у окна мужчина. Но кое-что в нем ее поразило. У него из брюк торчала толстая розовая змея. При виде этой глупой штуковины она расхохоталась.

Девочка все еще смеялась, когда прибыл, как всегда, опоздав, Уолл из Скотланд-Ярда. И хотя смотреть на пляски смерти в доме было нелегко, Уолл, в целом, не жалел о том, что не успел на эти танцы.

Сидевший в исповедальне церкви Святой Марии Магдалины саван Ронни Гласса испортился до неузнаваемости. В нем почти не осталось никаких чувств, кроме желания покинуть это истерзанное тело – такого сильного, что он точно не смог бы сопротивляться ему долго, он знал это. Тело сослужило ему добрую службу, ему не на что было жаловаться. Но он совсем выбился из сил. Он не мог больше держать живым неживое.

И все же он хотел исповедаться, так остро хотел исповедаться. Рассказать все Отцу, рассказать Сыну, Святому духу рассказать о грехах, о которых мечтал, которые жаждал совершить и совершил. Выход был лишь один: если отец Руни не идет к нему, он пойдет к отцу Руни сам.

Ронни Гласс открыл дверь исповедальни. В церкви почти никого не было. Он догадывался, что уже стоял вечер, а кому есть дело до света свечей, когда надо приготовить ужин, купить немного любви, пожить своей жизнью? Лишь флорист-грек, молившийся в проходе об оправдательном приговоре для сыновей, видел, как вылетел из исповедальни и качаясь направился к ризнице саван. Он выглядел, как какой-то недалекий подросток с грязной простыней на голове. Флорист ненавидел столь нечестивое поведение – посмотрите, куда это привело его сыновей! – и хотел немного поколотить мальчишку, отучить его от глупых шуточек в Доме Божьем.

– Эй, ты! – окликнул он чересчур громко.

Саван обернулся к флористу – его глаза были похожи на дыры, выдавленные в теплом тесте. Лицо призрака было столь безутешно, что слова замерли на губах флориста.

Ронни потянул за дверную ручку ризницы. Стук тоже не помог. Дверь была заперта.

Изнутри послышался запыхавшийся голос:

– Кто там? – это был отец Руни.

Ронни пытался ответить, но не мог издать ни звука. Он мог лишь стучать в дверь, как любой уважающий себя призрак.

– Кто там? – еще раз, слегка нетерпеливо, спросил добрый отче.

«Простите мне, – хотел сказать Ронни. – Простите мне, ибо я согрешил».

Дверь не открыли. Отец Руни внутри не сидел без дела. Он фотографировал для личной коллекции: фотографировал свою любимицу по имени Натали. Кто-то говорил ему, будто она блудница, но он в это не верил. Она была слишком любезна, слишком невинна, а вокруг ее запретного плода рос такой розовый куст, словно она только что вернулась из монастыря.

Ручка двери перестала дергаться. Хорошо, решил отец Руни. Кто бы там ни был, он вернется позже. Спешить некуда. Отец Руни широко усмехнулся, глядя на женщину. Натали растянула губки в улыбке.

Оставшийся в церкви Ронни подплыл к алтарю и опустился на колени.