Книги крови. Запретное. IV-VI

Она вернулась в свою квартиру, где обнаружила посылку от Митча и голодного кота на ступеньках. Элейн накормила требовательно мяукавшего зверя, а потом заварила кофе и открыла посылку. В ней, завернутый в несколько слоев оберточной бумаги, лежал шелковый шарф, который Митч непостижимым образом выбрал под ее вкус. В приложенной записке было всего несколько слов: «Это твой цвет. Я люблю тебя. Митч». Ей захотелось тут же набрать его номер и поговорить с ним, но почему-то показалось, что идея услышать его голос несет в себе какую-то угрозу. Наверно, ей станет слишком больно. Он спросит ее, как она себя чувствует, она ответит, что хорошо, и он станет настаивать: «Да, в самом деле?», а она ответит – я пуста внутри; черт тебя побери, меня наполовину выпотрошили, и у меня никогда не будет детей ни от тебя, ни от кого-то еще, так что все кончено, верно? От одной только мысли о разговоре с Митчем подступили слезы, и в приступе безотчетной злобы Элейн завернула шарф обратно в бумагу и запихнула в самый дальний угол шкафа. Пошел он к черту, сейчас-то Митч хочет сделать как лучше, а раньше, когда Элейн так в нем нуждалась, он твердил только об отцовстве и том, как ее опухоли помешают ему иметь детей.

Вечер был ясным. Казалось, ледяная кожа неба растянулась до предела. Ей не хотелось задергивать занавески в комнате, выходившей на улицу, несмотря на то, что прохожие могли из любопытства бросить взгляд внутрь. Синева становилась все глубже, и такую красоту пропускать было просто нельзя. Поэтому она села у окна и смотрела, как сгущается темнота. Лишь когда небо окончательно почернело, Элейн задернула занавески.

Аппетита не было, но она все равно приготовила себе скромный ужин и села перед телевизором. Не доев, отставила поднос с тарелками и стала сонно переключать каналы с одного на другой. Какие-то не особо остроумные комики, которым было достаточно кашлянуть, чтобы зрители взорвались в пароксизме хохота; программа о диких животных в Серенгети; новости. Все, что нужно, она уже прочла утром, и заголовки остались прежними.

Однако одна передача ее заинтересовала: ведущий задавал вопросы Майклу Мейбери, вышедшему в одиночное плавание яхтсмену, которого подобрали сегодня после двух недель дрейфа в Тихом океане. Яхтсмен находился в Австралии, и связь была плохой: бородатое и обожженное солнцем лицо Мейбери могло пропасть с экрана в любой момент. Изображение большой роли не играло: рассказ о неудачном путешествии был увлекателен сам по себе, а в особенности описание события, одно упоминание о котором, казалось, снова причиняло путешественнику боль. Он попал в штиль, и его безмоторное судно было обречено ждать ветра. Тот все не начинался. Прошла неделя, а он и на километр не сдвинулся от исходной точки в замершем океане. Однообразный пейзаж не нарушали ни птицы, ни проходящий корабль. С каждым часом его страхи росли, и на восьмой день паника достигла таких размеров, что он, желая хоть на время сбежать с опостылевшей палубы, спрыгнул с яхты и поплыл прочь, обвязав поясницу спасательным концом. Но, оказавшись за бортом яхты и рассекая недвижную теплую воду, он не чувствовал ни малейшего желания возвращаться назад. Почему бы не отвязать узел и не уплыть отсюда, думал он про себя.

– Что заставило вас передумать? – спросил ведущий.

Мейбери нахмурился. Он явно дошел до кульминации истории, но не знал, как ее закончить. Ведущий повторил вопрос.

Помявшись, моряк наконец ответил:

– Я оглянулся на яхту и увидел фигуру на палубе.

– Фигуру на палубе? – переспросил ведущий, не уверенный, что расслышал правильно.

– Именно так, – ответил Мейбери. – Там кто-то был. Я видел фигуру довольно отчетливо. Она двигалась.

– Вы… вы узнали этого безбилетника? – последовал вопрос.

Лицо Мейбери помрачнело. Сарказм, проскользнувший в словах ведущего, ему не понравился.

– Кто это был? – настаивал ведущий.

– Я не знаю, – ответил Мейбери. – Может быть, Смерть.

Тут ведущий растерялся:

– Но, конечно, вы в конце концов вернулись на борт?

– Конечно, вернулся.

– И там никого не было?

Мейбери взглянул на ведущего, и на его лице мелькнуло презрение:

– Я ведь жив, верно?

Ведущий промямлил, что его не так поняли.

– Я не утонул, – сказал Мейбери. – Я мог бы умереть тогда, если бы захотел. Отвязать веревку и утонуть.

– Но вы так не сделали. И на следующий день…

– На следующий день поднялся ветер.

– Необычайная история, – сказал ведущий, довольный тем, что благополучно удалось преодолеть такой щекотливый момент. – Вы, наверное, дождаться не можете встречи с семьей на Рождество…