Книги о семье

Таким образом, природа, подчиняющаяся законам и точным правилам, доступным сознанию в ясном и исчерпывающем виде, создает почву для научного дискурса и обретения непреложных истин в форме, как мы уже сказали, трактата. Характеристикой трактата как формального жанра, отличающей его от диалога и lusus’a, является прежде всего позиция автора, который выступает в качестве знатока своего предмета. Но эта позиция вытекает из наличия некоего стабильного основания, своего рода certa ratio, которое, по словам самого Альберти, является не чем иным, как «надежным способом и руководством, почерпнутым из рассуждения»[215]. Поиск и обретение прочного теоретического фундамента, определение подходящего и адекватного метода, которого можно будет неизменно придерживаться, объясняют и оправдывают решимость и уверенность автора. Более того, можно сказать, что в эпистемологическом видении Альберти эти операции обосновывают и узаконивают трактат, делают возможным его сочинение. Перспектива, которой посвящена первая, «целиком математическая», книга De pictura, отыскание точных констант «использования» и формальных правил volgare в грамматическом пособии «О тосканском наречии», exempeda, определитель (finitorium instrumentuni) и прочие средства измерения, перечисляемые и описываемые в De statua, или, скажем, теория пропорций и чисел, излагаемая в De re Aedificatoria, выражают принцип, взыскуемый в чисто абсолютной плоскости, принцип объективности, отрицающий, или претендующий на отрицание субъективных человеческих мнений. В этом заключается, на наш взгляд, специфический характер трактата у Альберти.

Совершенно иная природа у диалога – жанра, тесно связанного с философским вопрошанием и воспринимаемого в качестве такового в античности, начиная с его сократических и Платоновских истоков. Мир диалога – это мир личных мнений и личного опыта, мир субъективности, понимание которого опирается на этику и неразрывно связано с расспрашиванием. Абсолютным истинам нет доступа в этот мир, который принадлежит человеку в его сомнениях и бренности, принадлежит поискам истины при отсутствии уверенности, что ее можно достичь. Эти поиски не могут быть уделом одиночек: путь нужно пройти «в обществе», что придает ему по необходимости социальное измерение. Таким образом, форма истины, присущая диалогу, истины частичной и преходящей, не содержится в отдельном высказывании и не воплощается заведомо в лице одного из собеседников. В лучшем случае она рождается в представлении читателя, подытоживающего все мнения, складывающего кусочки мозаики на свой лад в ходе внимательного чтения и выбирающего по своему вкусу неизбежно неполные определения, которые предлагаются в тексте. Ибо совершенно очевидно, что диалог не высказывает Истины. Ее нельзя отыскать за пределами науки о числах, о мерах и весах, которая царит в трактатах: если точная наука существует, она основывается не на ощущениях или мнениях, а на логических элементах, способных выражать надежные и надежно верифицируемые относительные величины. В этом нетрудно убедиться. Переходя от De familia к De iciarchia через Sofrona, Profugiorum ab Aerumna libri in, Cena familiaris, итальянский диалог Альберти находит для себя определение как «домашняя и семейная беседа» ragionare domestico е familiare, (а также «семейная и дружеская»), сознательно противопоставляемая схоластическим методам аргументации и характеризуемая намеренной простотой, а также непрерывным и совместным стремлением найти нечто полезное для всех или же для коллектива. В книгах De familia, которые несомненно являют собой в наиболее завершенном и последовательном виде шедевр жанра, взыскуемая истина не конкретизируется в формулах и не принадлежит кому-то одному; напротив, она избегает всякой кристаллизации, постигается только в движении и в непрерывном становлении. И как раз это движение и это становление Альбертианский диалог пытается уловить в последней инстанции с помощью потока сменяющих друг друга и лишь частично смыкающихся друг с другом рассуждений.

Дискурс Альберти явно и неизбежно предвещает, как и его методологическая концепция, грядущие научные и философские дискуссии. Именно об этом говорил Эудженио Гарэн, сближая диалог Альберти как нельзя кстати со Spaccio /«Изгнанием торжествующего зверя»/ Бруно, и уже Эрвин Панофски подчеркивал преемственность в подходе к измерению и представлению пространства между сочинениями Альберти о живописи или скульптуре и творчеством Леонардо да Винчи и Альбрехта Дюрера[216].